Владимир Глотов - Оглянись. Жизнь как роман

Я не терял надежду возродить «Огонек». И направился к Артему Боровику, который возглавлял теперь фирму «Совершенно секретно», и дела его, похоже, шли успешно. Я собирался задать ему вечный вопрос: «Что делать?» Меня мучила участь нашего общего детища — ведь Артем тоже успел послужить в «Огоньке», хотя и избежал скандального финала, покинув редакцию в пору ее расцвета. Я не забыл, как Артем стоял под окном больничной палаты и махал мне рукой. Артем, конечно, сообразит, что делать, он молод, силен, современен. Нельзя допустить, чтобы такой потенциал, каким обладал «Огонек», растекся в ручейки и те высохли поодиночке. Невозможно видеть убогую безделушку под аналогичным названием, которая выходит скудным тиражом, как пародия или издевка. Что скажет Артем? Может быть, у него есть на этот счет какие-нибудь соображения? Надо собрать раскиданных по углам журналистов, надо напомнить читателю, что мы живы, не уничтожены, не перекуплены. Наш читатель не мог исчезнуть без следа, я в этом ни минуты не сомневался.

Я позвонил, назвал себя, попросил передать Боровику, что хочу с ним встретиться. Мне ответили: «Артем Генрихович вас не знает и принять не может».

Я растерялся, воскликнул: «Этого не может быть! Это недоразумение. Верно ли доложили фамилию?» — «Все в порядке, — ответили мне. — Так и сказали, назвали фамилию, но Артему Генриховичу ваша фамилия ни о чем не говорит».

Я убеждал себя: услужливая девица проявила инициативу, Боровик и не знает о моем звонке.

Но по сердцу царапнуло. Да кто я теперь для Артема? Пришелец с планеты, которую уже распахали, обескровили, к которой потеряли интерес.

Понимая бессмысленность своих блужданий, я действовал как бы машинально, следуя внутренней пружине, которая толкала меня. Так я отворил странную дверь с ручкой в виде вытянутой сверкающей золотой руки, подумав: «Ну и вкусы у нового времени». Это была редакция на улице Врубеля, у Сокола. Я пришел к Владимиру Яковлеву, президенту всего, что связано с понятием «Коммерсантъ». «Невообразимая величина!» — отметил, проследив взглядом, как массивная дверь с диковинной ручкой медленно закрылась за мной. Четверо охранников резво поднялись навстречу, пятый остался за компьютером. Долго и упорно разглядывали меня и мой «прикид», не веря, что такой типаж может быть приглашен к «самому», сверялись с компьютером — все точно, пропуск заказан.

До назначенного времени оставалось несколько минут. Я побродил по коридору, едва не расшиб лоб о стеклянную дверь, приняв ее за проем в стене. Полюбовался полотнами абстрактной живописи. Отметил: «Немалых денег стоят!» Сквозь стеклянные стены были видны компьютеры, сотрудники. «Сидят спокойно, без напряга, — оценил я. — Ходят туда-сюда без спешки. Никаких нервов, никакого бурления и фонтанирования, как у нас, не заметно. Вообще не чувствуется эмоций. Все солидно и как-то даже сонно. А говорят, что у них потогонная система».

Яковлев оказался стройным молодым человеком в сером костюме-тройке с милой улыбкой на лице. Аккуратно подстрижен, смотрит приветливо, будто всю жизнь ждал моего визита. Я без труда узнал его, хотя никогда его не видел, — так поразительно он был похож на своего отца Егора Яковлева, только тоньше, изящнее и, конечно, моложе.

Хозяин кабинета в этот момент, когда я вошел, перекусывал, попросил извинения, встал навстречу, потом вернулся, чтобы допить свой чай и доесть кусочек банана. Я молча положил перед ним кратко изложенную суть проблемы. Яковлев скосил глаза и, допивая и доедая, просмотрел, чтобы не терять времени. И когда закончил, вытер губы салфеткой и произнес тихо, не заботясь о том, расслышат ли его:

— Неперспективно.

То есть делать такой журнал, какой делали мы, неперспективно.

На душе было муторно, и в голове трепетала мысль: зачем я обрек себя на такой срам? Позвонил этому холеному мальчику, растолковал ему, кто я, не постыдился, напомнил, что в команде, которая задумала «Коммерсантъ» и выпустила пилотный номер, был и мой сын. Понадеялся: вспомнит! Ровесник же. Вместе крутились. Сын тогда, в конце восьмидесятых, вернувшись из Афганистана, искал для себя применения. С восторгом рассказывал о проекте издания «Коммерсанта», уверял меня, какие это замечательные, какие новые люди, а я, скептически настроенный, сомневался, говорил: «Да обыкновенные дельцы, не более того!» Мы даже повздорили, гуляя поздним вечером недалеко от дома, и сын грустно сказал: «Если хочешь так думать, думай». Это были последние его слова, застрявшие в памяти, последний наш вечер. А для него — вообще расставание с жизнью.