Владимир Глотов - «Огонек»-nostalgia - проигравшие победители

Минкина кого-то из дотошных наших авторов и тот нарыл материала еще на три таких статьи, и мы, вооруженные, отправились шантажировать ЦК — мол, какое там опровержение, у этих узбеков еще целый воз грехов. И этот прием сработал — от нас отстали. Так что Саша, если проявит благородство, припомнит, что сам он нас в ту пору бросил — считая, что свое дело сделал, разбирайтесь сами. Как, впрочем, бросил нас и Коротич, который так и сказал: «Вы заварили кашу, вы и расхлебывайте!»

Строго говоря, ничего из ряда вон выходящего здесь нет. Сколько раз меня бросала одного «Комсомольская правда», когда приходила очередная «телега». Я сам должен был отбиваться, газета уходила в тень, как будто не она меня посылала в командировку, не она принимала материал и не начальство поставило его в номер. Таковы были правила игры по-партийному. Коротич просто перенес их в новое время. С его точки зрения он прав. Но прав и Минкин. В конце-концов печатный орган демократии обязан встать на защиту своего журналиста. Мы и встали. Какие могут быть обиды?

Редакция «Огонька» была весьма пестрой по составу, это со стороны, для читателя казалось, что мы монолитны и едины. Цельность появлялась в результате отбора. Сергей Клямкин приходил ко мне порою в ужасе и замешательстве, держа в руках рукопись кого-нибудь из наших редакционных «звезд». Слава Богу, правкой мы в секретариате почти не занимались. Мы просто откладывали убогую по мысли или вздорную по позиции работу в сторону и находили другую. Из журналистов, которые лучше других понимали, что происходит в стране, и по своей подготовке могли яснее и ярче выразить потребности общества, лидировали ребята из отдела литературы. Это Олег Хлебников, поэт, мягкий и нежный человек, это критик Владимир Вигилянский, похожий внешне на Виссариона Белинского, стремительный, остроумный. Были у них помощники и масса авторов, литераторов, публицистов. В других отделах выделялись Анатолий Головков, волей обстоятельств выброшенный на поле брани, где происходила схватка «Мемориала» с КГБ, а в душе добрый человек, увлеченный коллекционированием рецептов домашней кухни, сочинявший об этом книжки; Георгий Рожнов, в недавнем прошлом офицер из лагерной охраны — наш эксперт в этой сфере, превосходный криминалист, понимавший предмет, о котором пишет, что называется изнутри, или Александр Радов, сын известного советского публициста, сам прекрасный журналист, хотя от его многословности — в письме и на словах — я, замотанный и издерганный работой, в вечном цейтноте, серьезно страдал; мой старый товарищ Владимир Чернов, возглавивший отдел искусства, человек, для которого течения времени не существовало — он всегда был современен, носил не выходившие из моды свитера, окружал себя юными красотками, какими-то бесконечными секретаршами, варившими ему кофе, мальчиками, таскавшими ему сенсации из мира московской богемы, всегда в облаке сигаретного дыма, в неряшливой обстановке засыпанных пеплом столов, в казалось бы неделовой болтовне полной народу комнаты и всегда с пером в руке и склоненной головой над рукописью и вечной правкой, переходившей в полное переписывание текстов — так создавались материалы, которые Чернов передавал нам в секретариат, а мы, бывало, возвращали их ему на доработку; особняком занимал место в редакции Андрей Караулов, круг интересов которого в ту пору ограничивался театром, Андрей был слегка надменен по отношению к людям, равным ему по должности, и чрезмерно охотлив до общения с главным редактором — даже в условиях нашего демократизма манера Караулова вламываться в кабинет Коротича ежедневно для конфиденциальных бесед коробила, а Льва Гущина начинала тревожить; несколько выпадал из редакционного бедлама и Артем Боровик, всегда стремительный, собранный, деловой, не по российски краткий, конкретный и немногословный, собою как бы воплощавший американский опыт, которым он в ту пору был переполнен; и полная ему противоположность, хотя по возрасту они, я думаю, были одногодками, Валентин Юмашев, управлявший двумя десятками женщин, отделом писем — и хорошо управлявший, поднимавший к нам на пятый с четвертого этажа превосходные подборки миниатюр, а сам — добрый, улыбчивый, непонятно как и за счет каких качеств справлявшийся с таким коллективом и с такой работой.

В один из первых дней моей работы в «Огоньке» я сел на планерке за стол на отведенное мне место рядом с заместителем главного редактора Владимиром Николаевым и стал разглядывать моих новых товарищей, но тут Коротич вздумал опросить нас. Возникла проблема с каким-то материалом, ЦК хотел, чтобы мы его привезли и показали. Коротич, изображая свободолюбие, с капризностью в голосе предложил нам решить: показывать или нет? В этот момент многоопытный Николаев, единственный в руководстве редакции, кто остался в наследство от Софронова, не раз спасавший в таких ситуациях, куда-то исчез (а может быть, его и не было в тот день в редакции), и я оказался первым, к кому обратился Коротич: «Ваше мнение?»