Эдгар Доктороу - Уэйкфилд

А. В.Вы когда-то рассказывали о том, как начали заниматься сочинительством в школе с научным уклоном в Бронксе.

Э. Л. Д.В этой школе я пережил тяжелые времена. Там учились очень умные дети, некоторые просто невыносимо умные: кое про кого можно было предсказать, иногда безошибочно, что их ждет Нобелевская премия по физике. (Смех в зале.) Я спасался от них на нижнем этаже, в литературном журнале «Динамо», там меня впервые опубликовали, напечатали рассказ «Жук». В то время я читал Кафку и сочинил историю об этимологическом превращении в кафкианском духе. Затем я решил изучать журналистику. Не сказать, чтоб это мне нравилось — просто я получил возможность писать. Как-то нам было велено взять интервью, и я с этой целью отправился в город.

А. В.Нужно было побеседовать с какой-нибудь яркой личностью?

Э. Л. Д.Да. Я пошел и взял интервью у дежурного на служебном входе в Карнеги-холл. Его звали Карл, он был еврейский беженец из Германии, потерял всю семью. Очень славный старик. На работу ходил в коричневых брюках и синем саржевом пиджаке, с вечера приносил с собою еду в бумажном пакете и термос с чаем и пил чай по старинке, как привык в Европе: прикусывал кубик зубами и потягивал чай через сахар. Все знаменитости его обожали. И Горовиц, и Тосканини называли его просто по имени. Он отлично разбирался в музыке. Вот у этого старика Карла я и взял интервью. На следующий день учительница вызвала меня и сказала: «Это лучшее интервью из всех, что мне приходилось читать в этой школе. Мы напечатаем его в школьной газете, но прежде пускай кто-нибудь из ребят съездит в Карнеги-холл и сфотографирует Карла, и мы поместим снимок там же». — «Думаю, ему это не понравится», — сказал я. «Почему?» — спросила она. «Понимаете, Карл очень застенчив», — ответил я. «Застенчив? Но ведь с тобой же он поговорил?» — «Не совсем так, — сказал я. (Смех в зале.) — Никакого Карла не существует. Я его выдумал». (Громкий смех.) Да, неудачный выдался денек. <���…>

Ни моя учительница, ни я не поняли тогда, что знаменует собой этот случай. Я решил, что гораздо легче выдумать историю, нежели куда-то ехать, задавать кому-то нудные вопросы, — сегодня я бы, конечно, совсем по-другому ответил учительнице, сказал бы: «Я всего лишь сделал то, что обычно делают журналисты». (Смех.)

А. В.Позднее вы писали: «Думаю, художественный вымысел вторгается в историю. Историки знают, что не объективны. Пересечение мифа и истории — вот исходная точка, с которой начинаются мои романы». Ваш выдуманный Карл — это и есть миф, сопряженный с историей.

Э. Л. Д.Моя позиция такова: если Карла не существует, его следует изобрести, — таким образом я заполняю лакуны.

А. В.В Бронксе многие говорили так же, как Карл. Эти люди тоже ходили в библиотеку, как и мы с вами. Помните публичные библиотеки? Приносишь домой огромную кипу книг — назавтра все уже прочитано, тащишь их обратно, и так по кругу.

Э. Л. Д.Для меня публичная библиотека имела огромное значение; важно было не только то, что написано в книгах, но сама их фактура. Некоторые старые экземпляры были так истрепаны, что их заново переплетали — помните толстые такие библиотечные переплеты? Попадались страницы, зачитанные до дыр: перелистываешь ее и кажется, что в руке тряпочка. И еще одно приятное воспоминание: в квартале от библиотеки на Вашингтон-авеню была большая пекарня, можно сказать, хлебозавод, и по дороге в библиотеку я погружался в облако хлебных запахов. Так в сознании соединились хлеб и книги. И эта связь всегда так или иначе сохранялась.

А. В.Если бы ваши родители, как мои, держали ресторан для гурманов, связь была бы не с хлебом и не с бубликами…

Э. Л. Д.Там пекли всякие разности, в том числе буханки с профсоюзными ярлычками — наклеивали на хлеб маленькие этикетки; почему-то я запоминаю такого рода детали. Но был случай, когда моя верность писательству пошатнулась: я решил, что хочу стать аэронавигационным инженером. Мой старший брат на это сказал: «Тебе просто нравится звучание этих слов, вот и все». Я и вправду понятия не имел, чем аэронавигационные инженеры занимаются.

А. В.Как вы из Бронкса попали в Кеньон-колледж? Это два разных мира.

Э. Л. Д.Действительно странно. Мне нравились стихи Джона Кроу Рэнсома, последователя Новой критики, [6] Доминирующее направление в англо-американской литературной критике в 1920–1960 гг. изысканного и не очень известного поэта. Это теперь, как мы знаем, быть малоизвестным поэтом стильно. Я просто почувствовал, что хочу заниматься у него в Кеньон-колледже, и, к моему изумлению, меня приняли. Представляете, как сейчас дети собираются в колледж? Берут с собой гору снаряжения. Тут вам и лыжи, и доски для серфинга, компьютер, динамики и еще много такого, что мне неведомо, — я же отправился на вокзал с одним чемоданчиком и бумажной сумкой, в которой был сэндвич, яблоко и пакет молока. Попрощался с родителями на старом Пенсильванском вокзале — мне было тогда шестнадцать — и сел в поезд. Дорога была дальняя, но сэндвич я доел раньше, чем поезд добрался до Ньюарка. [7] Ближайший к Нью-Йорку городок, в настоящее время фактически пригород. (Смех.) Потом, конечно, жутко проголодался. В Кеньоне давали замечательное образование. Я окончил колледж, но с дипломом философа, а не филолога. Там преподавали два лучших американских философа: Филипп Блэр Райс и Верджил Олдридж, — но я, разумеется, года два поучился и у Рэнсома. А еще я интересовался театром и начал играть в студенческих спектаклях, но хороших ролей не получал, пока колледж не окончил один легендарный старшекурсник по имени Пол Ньюман. (Смех.) Интересно, что с ним потом сталось?