Юрий Арабов - Чудо

И оказался прав. В дом явились мрачные санитары. Но повязали почему-то не горбоносого, который тут же поднялся и начал стряхивать с себя пыль, а ее, Татьяну, собравшуюся служить людям и быть всегда среди них... Это было логично.

Ее вели по длинному темному коридору в приемный покой. Таня была чем-то похожа на Жанну д’Арк – простоволосая, готовая для вечности и для костра...

Здание давно требовало капитального ремонта. Штукатурка отслаивалась. С потолка капала весенняя влага.

Двое санитаров завели ее в какой-то кабинет. Врач туманно глянул на нее поверх очков. В его взгляде было столько мути, что Татьяна не выдержала и расхохоталась. Какая муть, зачем? Ведь он был самым счастливым человеком на свете, он не только служил людям, но знал точно, как это делать. Вот уж действительно повезло. Чего еще желать?

А врачу стало от этого смеха чрезвычайно горько. Он смутно слышал о происшествии на улице Чкалова и вывел для себя, что этим делом должен заниматься психиатр. А тут ему, профессиональному терапевту, привезли явную прости господи, дурочку и попрошайку, и он должен тратить свое драгоценное время на никому не нужные, бесполезные действия над чуждым ему биологическим материалом.

– Раздевайся! – буркнул он, не имея силы обращаться к этому человекообразному существу на «вы».

Для него весь мир был биологическим материалом, иногда вредным, чаще – податливым, если его резать скальпелем. Терапевт имел сильные кряжистые руки, поросшие черными волосами и разбивавшими полено колуном с одного раза. Кулаком он заваливал хряка. Так он хотел и лечить, как дрова рубят. И многое на этом пути удавалось. Онкологию он сразу отправлял в Свердловск, аппендициты могли удалять здесь, а от повышенного кровяного давления средств не было, кроме магнезии, болезненного и даже вредного для всего живого укола. Так что судьба его в целом удалась, сложилась, за исключением конфликта с дочерью, которая неделю назад отчего-то плюнула ему в лицо за вечерним чаем.

– Раздевайся! – повторил он, все более раздражаясь, потому что ему вдруг представилось, что это стоит перед ним его ненавистная дочь.

Татьяна не сделала ни малейшей попытки расстегнуть даже одну пуговицу. Она поняла значение слов, но они для нее были пустыми – она и так чувствовала себя голой, открытой миру, и ничуть не стеснялась этого.

Тогда ее раздели насильно. Санитары с остервенением содрали кофту и платьице, хрустнувшие, как сухие ветки, сорвали комбинацию грязно-морского цвета, которые тогда носили повсеместно.

Повалили на незастеленный топчан.

Врач поглядел на нее мельком, испытав острое наслаждение оттого, что кто-то в его присутствии завалил вполне пригодную девицу, во всяком случае, для естественнонаучных изысканий.

Ножка от топчана шаркнула об пол. Левая рука пациентки, стесненная в пространстве, оперлась на отштукатуренную стену, вечно холодную даже летом.

Он навел на нее стетоскоп и прослушал легкие сначала между грудей, подростковых и маленьких, затем не удержался и решил исследовать в районе длинного и темного, словно чернослив, соска.

Хрипов он не обнаружил и с сожалением поднял ее словами:

– Вставай давай! Чего разлеглась?

Татьяна поднялась, инстинктивно прикрываясь руками. Она жалела этого человека и радовалась за него одновременно. Жалела, что он нервничает и дергается, наверное, сильно устает. И радовалась оттого же – этот симпатичный врач с квадратной челюстью и нескромными волосатыми руками хочет ей искренно помочь.

– Открой рот! И сделай «а-а»...

Он засунул ей в рот ложечку и вдруг вспомнил, что до этого не поместил ее в специальный раствор. Кого он исследовал с помощью этой ложки до нее? Надеюсь, не больного скарлатиной? А может, это сделал его сменщик, Иваныч, которому было, как и ему, все равно – скарлатина ли, холера, тиф...

Горло, нёбо и зубы были вполне пригодны для дальнейшего существования на этой позабытой Богом земле. Ему бы, завзятому курильщику, такое горло, ему бы такие зубы...

– Пошла давай, – сказал он ей, словно скотине.

Поставил голую Татьяну на весы, начал перемещать гирьку на железной планке с цифрами...

Пожал плечами, потому что ничего не подтверждалось из чудовищных, разнесшихся повсюду слухов.

Подвел под деревянный шест и измерил, на всякий случай, рост.

Радость Татьяны здесь стала особенно острой, потому что она почувствовала скорое завершение медицинской процедуры.