Дон Делилло: Падающий

Честно говоря, она — Лианна — любила эту комнату прибранной, когда игрушки не валялись где попало. В этой квартире мать поселилась лишь несколько лет назад, и Лианна обычно осматривалась здесь глазами гостьи: спокойное, без тени неуверенности пространство, — и не страшно, что оно невольно сковывает. Больше всего ей нравились два натюрморта на северной стене — работы Джорджо Моранди. Мать занималась его творчеством, писала о нем. Изображены расставленные рядами бутылки, кувшины, жестяные банки с печеньем — только и всего, но в мазках была какая-то тайна, которую не назвать словами; то ли в мазках, то ли в кривых очертаниях ваз и банок. Картины бередили душу чем-то трогательным, ускользающим от анализа, не зависящим от светотени и колорита. Natura morta Итальянский термин, к которому восходит слово «натюрморт», казался слишком уж образным, даже зловещим, но этой мыслью она с матерью не делилась. Пусть подтексты порхают себе на ветру, не отягощенные комментариями авторитетов.

— В детстве ты была почемучкой. Упорно расспрашивала. Но тебя интересовали неподходящие вещи.

— Мои вещи, не твои.

— Кейт искал женщину, которая с его подначки выкинула бы какой-то фортель, а потом раскаялась. Это в его духе: подбивать женщин на поступки, о которых потом жалеют. А ты затеяла связь не на одну ночь, не на уик-энд. Он — мужчина для уик-эндов. А ты что сделала?

— Сейчас не время.

— Вышла за него замуж.

— А потом выгнала. У меня к нему были серьезные претензии. Со временем накопились. Тебя в нем коробит совсем другое: он не ученый, не художник. Ни картин, ни стихов не пишет. Если бы писал, ты бы ему любые фокусы спустила. Он был бы неистовый творец. Ему было бы позволительно творить такое, что и назвать стыдно. Скажи-ка мне…

— На сей раз ты можешь потерять нечто большее — потерять уважение к себе. Подумай об этом.

— Скажи-ка, каким художникам позволительнее безобразничать — реалистам или абстракционистам?

— И, услышав звонок, шагнула к динамику домофона, чтобы лучше расслышать консьержа. Впрочем, она и так знала, кто это пришел. Мартин, любовник ее матери, уже поднимается в лифте.

Подписал какую-то бумагу. Потом еще одну. Люди на каталках, люди в инвалидных колясках; тех, что в колясках, совсем немного. Писать свое имя трудно, завязывать на спине тесемки больничного халата — еще труднее. Рядом была Лианна, помогла. Потом она куда-то пропала, а санитар усадил его в коляску и повез по коридору, в один кабинет, в другой, в третий. Приходилось ждать — экстренные больные шли вне очереди.

Врачи в хирургических костюмах и масках проверили проходимость дыхательных путей и измерили давление. Их интересовало, может ли его травма привести к летальному исходу из-за кровотечения или обезвоживания. Определили содержание кислорода в крови, внимательно изучили ушибы, заглянули в глаза и уши. Сделали ему кардиограмму. За открытой дверью в коридоре проплывали капельницы — он видел. Проверили, может ли он сжать в руке какой-то предмет, сделали рентген. Говорили что-то, чего он так и не смог понять, о связках и сухожилиях, разрывах и растяжениях.

Один извлек осколки стекла, торчавшие из его щек и лба. Пока длилась операция, врач говорил без умолку, а сам орудовал инструментом, который назвал кохером, предназначенным для мелких, неглубоко засевших стеклышек. Врач сказал, что самые тяжелые в основном находятся в больницах на Среднем Манхэттене или в травматологическом центре на пирсе. И что уцелевших поступает меньше, чем ожидалось. Взбудораженный событиями, врач все говорил и говорил, не мог остановиться. Врачи и добровольцы сидят без дела, сказал он, ведь люди, которых они дожидаются, в большинстве своем так и остались под руинами. Он сказал, что осколки, которые засели поглубже, будут вытаскивать корнцангом.

— Когда террористы-смертники себя взрывают… Или вам об этом слушать неприятно?

— Даже не знаю.

— Когда это случается, у уцелевших — тех, кто отделался ранениями, — иногда, через несколько месяцев, вырастают на теле, попросту говоря, шишки. И, как вы думаете, от чего? Мелкие, крохотные ошметки террориста — вот причина. Его разносит вдребезги, буквально вдребезги, частицы мяса и костей разлетаются с такой скоростью, что вонзаются в каждого, кто окажется рядом, вонзаются и застревают. Верите, нет? Студентка сидит в кафе. И тут теракт. Студентка уцелела. А впоследствии, спустя много месяцев, врачи обнаруживают этакие малюсенькие уплотнения — брызги мяса, человеческого мяса, засевшие под кожей. «Органическая шрапнель» называется.