Дон Делилло - Падающий

Хаммад знал одну женщину — в ней была немецкая и сирийская кровь, и еще невесть какая, и капля турецкой. Глаза у нее были темные, тело пышное, обожавшее прижиматься к другим телам. Шаркая ногами, вцепившись друг в дружку, они прошли по комнате к ее кровати; за дверью ее соседка по квартире занималась английским. В жизни Хаммада все почему-то происходило в тесноте: и пространства, и времени в обрез. И сны ему снились какие-то спрессованные: каморки почти без мебели, — сны, состряпанные на скорую руку. Иногда Хаммад играл с двумя женщинами в слова — они сочиняли нелепые рифмованные стишки на четырех ломаных языках.

Названия германской службы безопасности он не знал, ни на одном языке. Некоторые из мужчин, наведывавшихся в квартиру, представляли опасность для государства. Сегодня с книгой, а завтра с бомбой. Наверно, за ними следили: телефоны прослушивали, сигналы перехватывали. В любом случае, им больше нравилось разговаривать не по телефону. Они знали: все сигналы, которые передаются по воздуху, не защищены от перехвата. У государства есть станции сотовой связи. У государства есть наземные радары, и парящие в космосе спутники, и точки обмена трафиком в Интернете. И фотосъемка: со стокилометровой высоты можно хоть навозного жука сфотографировать крупным планом.

Но мы собираемся вместе. Один приезжает из Кандагара, другой — из Эр-Рияда. Мы сходимся без посредников, в квартире или в мечети. У государства есть оптоволоконные кабели, но против нас его мощь бессильна. Чем мощнее, тем бессильнее. Нам достаточно встретиться глазами — обменяться взглядом, несколькими словами.

Хаммад и еще двое пошли на Репербан, искать одного человека. Час был поздний, холод лютый; наконец они увидели, как он выходит из дома неподалеку. Один окликнул его по имени, затем второй. Он оглянулся, остановился. Хаммад подошел, ударил его три-четыре раза, и человек упал. Подошли остальные и начали пинать его ногами. Хаммад не знал его имени, пока это имя не выкрикнули другие, и толком не знал, за что этого парня надо побить: то ли ходил к албанской проститутке, то ли бороду не отрастил. Он безбородый, невольно отметил Хаммад перед тем, как ударить.

Они ели в турецком ресторане мясо, нанизанное на шампуры. Он показал ей модели, которые делал в училище, — он учился на конструктора, учился спустя рукава. Ему казалось, что в ее обществе он становится умнее — она побуждала его размышлять, расспрашивала; она от природы была такая — ей все было интересно, в том числе его друзья по мечети. С друзьями ему повезло: он рассказывал о них, чтобы ее заинтриговать, и она действительно слушала развесив уши. Ее соседка сидела в наушниках, внимала супермодным голосам, которые трещали по-английски. Хаммад просил, чтобы и его научили: только слова и выражения, грамматика ни к чему. Жизнь понесла его куда-то: ты как в водовороте, в будущее можно заглянуть разве что на минуту вперед. Он летел сквозь мгновения, ощущая, как его притягивает какой-то простор впереди, раскрывается широко — только небо да горы.

Он подолгу стоял у зеркала, рассматривая свою бороду, понимая: подравнивать ее не полагается.

Он слегка возбуждался, когда видел соседку подруги на велосипеде, но гнал от себя это чувство, оставлял за порогом. Подруга на него просто вешалась. Под ними сломалась кровать. Ей хотелось, чтобы он познал ее всю, и внутри, и снаружи. Они ели питу, начиненную фалафелем, и иногда ему хотелось жениться на этой женщине и обзавестись детьми, но это желание пропадало через несколько минут после того, как он от нее выходил, чувствуя себя футболистом, который забил гол и теперь бежит по полю, на чемпионате мира, широко раскинув руки.

Час близится.

Они ходили в интернет-кафе и выясняли насчет летных школ в Штатах. Никто не стучал к ним в дверь посреди ночи, никто не останавливал их на улицах, чтобы вывернуть им карманы и ощупать тела в поисках оружия. Но они знали: ислам притесняют.

Амир смотрел на него, видя его насквозь, до глубин души. Хаммад знал, что тот скажет. Только и делаешь, что жуешь, набиваешь брюхо, молитвы откладываешь на потом. И это еще не все. Живешь с бесстыжей женщиной, елозишь своим телом по ее телу. Какая разница между тобой и всеми прочими, теми, кто не с нами?

Амир произнес эти слова, глядя ему в глаза, произнес с сарказмом:

— Я что, по-китайски говорю? Или заикаюсь? Или губы у меня шевелятся, а слов не слышно?

Хаммад рассудил, что Амир к нему слишком суров. Но чем внимательнее изучал себя, тем резоннее казались упреки. Ему надо победить в себе тягу жить как обычные люди. Сначала одолеть себя, а потом уже и несправедливость, нависшую черной тучей над их жизнью.