Михаил Веллер - Мишахерезада

Между прочим, неплохо подрабатывал и андеграунд. Дворник — это давало служебную квартиру, пусть ободранную и в цокольном этаже («полуподвале»), но с отоплением и водопроводом, электричество само собой. И шестьдесят рублей. На две ставки — сто двадцать. А кто ту работу каждый день проверит? Времени свободного масса.

Кочегар газовой котельной. Двести рублей. Двухмесячные курсы для получения удостоверения. Сиди и подкручивай крантики, следя за форсунками.

Сторож автостоянки. Сто плюс чаевые.

Вахтеры разных мест. Семьдесят. А делать не надо ничего, сиди себе, иногда ключ выдай с доски или повесь обратно.

И везде — сутки через трое.

Такие работы старались передавать по наследству в своем кругу.

Мысль о том, чтобы ходить на работу годами регулярно, приводила меня в злобную тоску. Регулярная работа мне нравилась одна — за письменным столом. Еще и стола не было, и крыши над головой не было, а работа уже нравилась. От прочих работ мне требовалось одно: захотел — пришел, захотел — бросил к черту.

Работа на монгольско-алтайском скотоперегоне могла дать скотогону при удаче до пары тысяч в сезон чистыми. Наша бригада получила после всех вычетов по девятьсот на руки, и это было неплохо для голодранцев, даже очень неплохо. Можно было прийти и должниками, государственными алиментщиками: не дали привеса, потери в гурте, такое случалось.

А матерый промысловик в Заполярье мог в удачный год заработать на пушнине и рыбе тысяч до двадцати. Все зависело от года, от участка, от умения и удачи. Я увез тысячу семьсот и был счастлив как слон.

…Я стал писать постоянно с двадцати пяти лет, подал первые рассказы в журнал после двадцати восьми, первая публикация в журнале прошла в тридцать один. Рассказ, который я писал полтора месяца, был расценен в семьдесят рублей. Аванс за первую книгу я получил в тридцать три — пятьсот. Расчет — в тридцать пять: тысячу восемьсот.

И даже не молитва, но искреннейшее убеждение, мечта души, открытая Парню Наверху, была: Господи, если все, что я пишу, пишу так хорошо как могу, будет публиковаться безо всяких изменений, и я смогу получать за это среднестатистическую зарплату каждый месяц, — больше мне ничего не надо. Все, что сверх того, — это уже от Милости Твоей. А мне для счастья — выше крыши.

В шестом классе я получил письмо от американца. Я его знать не знал. Станция Борзя Забайкальской железной дороги. Какие американцы? Рядом аэродром стратегических бомбардировщиков, вот и все интернациональные связи.

Хижина дяди Тома. Дети горчичного рая. Это было все равно что получить письмо от Тома Сойера. Америка была не другая страна. Америка было другое измерение. Виртуальный мир. Политическая мифология. Земля была плоской, и Колумб ничего не открывал.

Меня позвали после уроков в учительскую. Там сидели директор, завуч, наша классная, председатель совета пионерской дружины, секретарь комитета комсомола школы, еще кто-то; и учитель английского. И этот учитель, англичанин наш, тридцатилетний развязный мужчина с резным профилем карточного шулера, спросил, как я посмотрю на то, чтобы переписываться с американским мальчиком. Я вытаращил глаза. Обстановка за столом потеплела.

К нам в школу пришло письмо, сказал англичанин.

И решили передать его тебе, сказал секретарь комитета комсомола.

С английским у тебя успеваемость неплохая, сказал директор.

И мне подвинули конверт. Конверт был узкий, длинный и весь белый. Вместо марки на нем был наклеен маленький советский флажок, красный с золотым серпом и молотом и звездой. А адрес был написан такой: Nick, Moskwa, USSR.

Это было письмо американского Ваньки Жукова на советскую деревню.

Но я не Ник, с сожалением и облегчением сказал я.

Это не важно, сказал незнакомый кто-то между директором и завучем. Американский мальчик из семьи трудящихся хочет дружить со своим ровесником из Советского Союза.

У меня были другие представления о дружбе. Если можно польщенно кряхтеть, то из меня исходили те самые звуки. Все слова на пэ: подсудимый подопытный пациент.

Беседа приняла общий характер и доброжелательную тональность. Она сводилась к тому, что я должен прочитать письмо, написать ответ и с надписанным конвертом сдать учителю английского, а отправят на почте они сами.

Я принес письмо домой и стал читать. Почерк был разборчивый, хотя наклон не в нашу сторону. Некоторые слова знакомые. Но само письмо не читалось. Этот американский мальчик изъяснялся совершенно не так, как Лина энд Эйда из пайониэ кэмпа. Шифровка не имела ничего общего с Питом, который хэз а мэп.