Ирина Волчок: Тихий омут

Вера переплыла Тихий Омут, цепляясь за ветки ивы, не без труда выбралась на пологий берег, заросший чистой низкой травой и аптечной ромашкой — точно так же, как двенадцать лет назад, — и, наверное, потому, что вспомнила этот берег двенадцатилетней давности, неожиданно для себя сказала:

— Вылезай, я тебя вижу.

Генка вылез не сразу. Сначала ничего не было, потом кусты шевельнулись в самой середине, потом еле слышно хрустнула сухая ветка, потом довольно долго опять ничего не было. Вера села на мягкую чистую траву — почти как тогда, но все-таки не совсем спиной к кустам, а немножко боком, — сорвала веточку аптечной ромашки и стала растирать ее в пальцах, пытаясь вспомнить, срывала она ромашку тогда, двенадцать лет назад. Ощущение нереальности…

— Здравствуй, — сказал Генка, возникая на границе поля зрения. — Я тебя ждал. Ты… выросла. Здравствуй, Вера.

— Привет, — довольно равнодушно откликнулась она, как будто они каждый день все эти годы виделись, и оглянулась. — Ого! Ты тоже вырос… А почему ты ждал меня здесь? Я каждый день к твоей маме забегаю… Разве она тебе не говорила?

— Ты Аэлиту не сломала. Там, на березе. Я думал — сломаешь. Ее легко отломить, она со стволом почти не связана. Ветку сломать — и все, и она отломится.

Вера поднялась на ноги, стояла, с некоторым недоумением слушая и рассматривая этого совершенно незнакомого человека, в котором от семнадцатилетнего Генки Потапова не осталось почти ничего, кроме привычки шевелить желваками и дергать кадыком. И глядеть волчьими глазами. Вера изучала зоопсихологию. Волчьи глаза не выражали ничего. Они просто передавали изображение в мозг, а мозг уже сам прикидывал, что делать — бежать, нападать или не обращать внимания. Других вариантов волчий мозг не знал.

— Зачем мне твою Аэлиту ломать? — Вера никак не могла понять, кто вырос из Генки, поэтому инстинктивно перешла на психотерапевтический тон. — Чужую работу портить нельзя… Тем более — произведение искусства. К тому же, там новый побег вылез, прямо из сухой ветки, представляешь? На нем уже четыре листочка, зелененькие… Может быть, вся ветка оживет. Зачем же ломать? Жалко…

Генка шевельнулся, будто собирался шагнуть к ней, но все-таки не шагнул, стоял, молчал и смотрел волчьими глазами. Интересно, какие варианты сейчас рассматривает Генкин мозг?

— Ты изменилась, — наконец сказал он с непонятным выражением. Кажется, с сожалением. — Еще красивее стала.

— Да, — согласилась она. — Это потому, что влюбилась. Так тетя Шура считает. Ты тоже очень изменился. Очень. Если бы случайно встретила — не узнала бы. Подумала бы, что какой-нибудь актер. Из Голливуда. Ты и в детстве очень харизматичный был, а сейчас просто что-то невероятное… И кудри черные до плеч, и вообще… Настоящий художник.

— Да, стричься пора, — рассеянно согласился Генка и машинально пригладил растрепанную гриву волос. Грива стала еще растрепаннее. — Все как-то не до того… Вер, это ты пошутила, да?

— Почему пошутила? Ты правда на актера похож. Причем — именно на голливудского.

Генка смотрел непонимающе и дергал кадыком. Постоял, посмотрел, подергал, вдруг сильно побледнел и неприязненно сказал:

— Я не про это… Я про то, что ты влюбилась. Ты ведь просто так сказала, правда? На самом деле ты не влюбилась.

— Почему это просто так? — Вера почему-то тоже заговорила с неприязнью. — Я на самом деле влюбилась! Я что, влюбиться не могу, что ли?!

— Не можешь, — зло сказал Генка и все-таки стронулся с места, сделал пару шагов, но опять остановился. — Ты — не можешь! Ты не такая, как все! Ты Аэлита!

— Заткнись!

Она не ожидала, что может впасть в такую ярость, до дрожи в руках, до потемнения в глазах, до мгновенного пересыхания горла и потери голоса… Ведь уже давно все прошло, все забылось, все быльем поросло, все пылью покрылось и паутиной затянулось… Значит, все-таки не прошло еще? Плохо. И у Генки, похоже, еще не прошло. Тоже плохо… Ладно, она хоть и не практикующий врач, но уже сто лет сидит на телефоне доверия, давно научилась параноиков в чувство приводить. Да и себя надо бы наконец привести в чувство. Она продышалась, проморгалась, потерла лицо ладонями — густой запах аптечной ромашки тоже помог успокоиться, — села на траву и, стараясь говорить психотерапевтическим голосом, начала приводить в чувство двух параноиков — себя и Генку:

— Ген, не вгоняй меня в то же состояние… Я не хочу быть Аэлитой. Я хочу быть живой. Как все. И жить как все… Что ты там стоишь? Иди сюда, сядь, поговорим нормально…