Дженнифер Браун - Список ненависти

Как будто я горю желанием возвращаться в эту школу. В коридоры, по которым наверняка бродят призраки. В столовую, где в прошлом мае рухнул мой привычный мир. Как будто мне мало постоянных кошмаров об этом месте. Я каждую ночь просыпаюсь в слезах и поту, испытывая огромное облегчение от того, что нахожусь в безопасности своей комнаты.

В школе так и не решили, героиня я или злодейка. Их трудно в этом винить. Мне самой не понять, кто я – преступница, воплотившая в жизнь план перебить половину школьников, или отчаянная девчонка, пожертвовавшая собой, чтобы остановить кровопролитие. Порой я чувствую себя и той, и другой. Порой – ни той, ни другой. Все непросто.

Совет школы хотел устроить в мою честь церемонию в начале лета. Совсем спятили. Мне было не до геройства. Я загородила собой Джессику, не думая ни о чем таком. И уж точно меня не озаряла мысль: «Вот он – шанс спасти ту, которая насмехалась надо мной и называла меня Сестрой смерти, схлопотав пулю вместо нее». В любом другом случае подобное сочли бы геройством, но в моем… люди сомневаются.

Я отказалась идти на церемонию. Мол, у меня нога болит и мне нужен отдых. А маме сказала, что эта церемония – дурацкая затея. «Только в школе могли придумать подобную бредятину. Ни за какие коврижки туда не пойду».

Честно говоря, я боялась встречаться со всеми. Боялась, что люди поверили во все написанное обо мне в газетах и рассказанное обо мне по телевидению и считают меня убийцей. Я страшилась прочитать в их глазах: «Лучше бы ты застрелилась вместе с ним». Еще больше я боялась выглядеть в их глазах самоотверженной героиней. На душе и так было тошно, ведь это мой парень убил нескольких ребят, и похоже, я дала ему понять, что тоже желаю им смерти. Идиотка. Я даже не подозревала о том, что он собирается перестрелять кучу народу, хотя он говорил мне об этом прямым текстом каждый день. Но, вместо того чтобы честно признаться в своих страхах маме, я твердила: «Бредятина какая-то. Ни за какие коврижки туда не пойду». Вот уж точно – привычка вторая натура.

В итоге директор школы мистер Энгерсон сам пришел к нам вечером вместо церемонии. Он говорил с мамой на кухне о… не знаю о чем. О боге, судьбе, травме и тому подобном. Уверена, он ждал, что я выйду из своей комнаты, улыбнусь и скажу, как сильно горжусь своей школой и как счастлива была пожертвовать собой ради нашей «мисс Совершенство» – Джессики Кэмпбелл. А может, он ждал от меня извинений. И я бы с удовольствием извинилась, если бы могла найти подходящие слова для чего-то настолько ужасного.

Пока мистер Энгерсон дожидался меня, я включила музыку и забралась под одеяло, решив – пусть сидит сколько влезет. Я не вышла из комнаты даже когда мама стала стучать в мою дверь, упрашивая вести себя прилично и спуститься вниз.

– Валери, ну пожалуйста! – шепотом взмолилась она, приоткрыв дверь и заглянув в мою комнату.

Я молча натянула на голову одеяло.

Я не выходила к мистеру Энгерсону не из упрямства, а потому, что не в силах была это сделать. Но мама не понимала меня. По ее мнению, чем больше людей «прощало» меня, тем меньшую вину я должна была ощущать. По мне же, все было как раз наоборот.

Вскоре в моих окнах отразился свет фар. Сидя на кровати, я видела, как мистер Энгерсон отъезжает от нашего дома. Пару минут спустя мама снова постучала ко мне.

– Да, – отозвалась я.

Она вошла в комнату с видом робкого олененка и с раскрасневшимся лицом, сжимая в руке дурацкую медаль и письмо с благодарностями от школьного совета.

– Они не винят тебя, – сказала она в нос осипшим от слез голосом. – Они хотят, чтобы ты это знала. И чтобы ты вернулась. Они очень благодарны тебе.

Мама сунула мне в руки медаль и письмо.

Я опустила взгляд. Письмо подписали только десять учителей. Мистер Клайн, конечно же, в их число не входил. Уже в тысячный раз после случившегося я почувствовала сильнейший укол вины. Мистер Клайн обязательно подписал бы это письмо, но не мог этого сделать, потому как был мертв.

Мы с мамой с минуту смотрели друг на друга. Она ждала от меня хотя бы проблеска благодарности. Раз учителя не зацикливаются на произошедшем, то, может, и я смогу спокойно жить дальше? Может, мы все сможем?

– Эм… я поняла, мам, – ответила я, возвращая ей медаль и письмо. – Это… замечательно. – Выдавить ободряющую улыбку у меня не вышло.

А если я не готова пока спокойно жить дальше? Если медаль напоминает мне о том, что парень, которому я доверяла больше всех на свете, стрелял в людей, в меня, в себя? Мне больно принимать благодарность от школы. Почему мама этого не понимает? Такое ощущение, будто я должна чувствовать одну только благодарность. За то, что выжила. За то, что прощена. За то, что люди осознают: я спасла жизнь другим ученикам.