Дженнифер Браун - Список ненависти

– Все еще ездишь с мамой?

– Ну, моя последняя поездка на автобусе плохо закончилась.

Я это помнил. Сойдя со школьного автобуса в прошлом году, она, разъяренная, прибежала к трибунам и показала мне свой сломанный плеер. Я сказал, что его можно починить. А потом подъехал Ник и все навсегда изменилось. Все.

Скажи что-нибудь.

– Так ты… это… теперь дружишь с Джессикой Кэмпбелл? – спросил я.

Валери нетерпеливо притоптывала ногой.

– Тебя это беспокоит?

– Нет. Просто… по мне, так практически ничего не изменилось. Ну, я имею в виду этих парней и девчонок. А я думал…

Она повернулась ко мне.

– Думал, что после случившегося все станут добрее? Я тоже так думала.

– Но они не стали. Джейкоб Кинни постоянно сдергивает штаны с Дуга Хобсона.

– Джейкоба нет в ученическом совете, если ты ведешь к этому.

– Да нет, я не об этом. Если хочешь быть в ученическом совете – дело твое. Я просто говорю, что некоторые люди по-прежнему…

– Не хочу, – прервала меня Вал.

Порыв ветра бросил прядку волос ей на лоб, та зацепилась за бровь, но Валери не стала смахивать ее.

– Я не хочу быть в ученическом совете. Я просто в нем есть, вот и все. Прости, если это воспринимается как жуткое предательство по отношению к тебе, Нику или… всем остальным. – Она покачала головой. – Я должна там быть. Ты спрашивал, как моя жизнь? Я пытаюсь ее вернуть, но половину времени даже не осознаю, что она вообще у меня есть. И порой мне кажется, что Джессика совершенно не такая, какой мы ее себе пред… – Ее глаза заблестели. Вал умолкла. – Мама приехала, – обронила она и ушла прежде, чем я успел попрощаться.

Папа опять был дома, когда я вернулся. Я спустился к нему в подвал, где он разбирал и перестраивал старый окоп.

– Привет, дружище. Как школа? – спросил он.

Я сел на стул напротив него.

– Школа как школа, – ответил я.

Такой ответ он слышал от меня большую часть моей жизни. Но, должно быть, голос выдал меня, потому что папа откинулся на спинку стула и вытер руки о полотенце.

– И? – уточнил он.

Скажи что-нибудь , – требовал разум. – Скажи ему, что случилось в тот день. Скажи, что происходит сейчас.

– Пап, как думаешь, люди могут измениться?

– Люди или какой-то конкретный человек?

– Люди вообще. Например, старшеклассники в моей школе. Те, кто там… ну, ты сам знаешь.

Папа уронил полотенце, его лоб пересекли морщины.

– Что-то происходит? – обеспокоился он.

Да, что-то происходит. Погибли люди, а всем, по-видимому, плевать. Все ведут себя так, будто дело было только в Нике, будто только у него были проблемы. Он был психом, они – нормальные, вот что они думают. Но они ошибаются. Я знал Ника. Знал Ника, который вступился за меня в раздевалке и подрался с Крисом Саммерсом. Он не был сумасшедшим. Он отчаялся. Я думал, что знаю Криса Саммерса, но, как оказалось, это было не так, и я не могу рассказать всем о том, что случилось на самом деле, и открыть правду, потому как слишком боюсь за себя.

От беспокойства морщины на лбу отца углубились, в глазах отразился страх. Мне вспомнилось, как я бросился к нему второго мая – полицейские удерживали родителей, пока сами прочесывали школу. Как отец стоял на дорожке в пахнущей заводом спецодежде и как рыдал, обнимая меня и сотрясая рыданиями мое тело. «Я так боялся, – давился он слезами. – Так боялся, что с тобой что-то случилось».

Я не мог снова так с ним поступить. Он не заслуживал этого страха.

– Нет, ничего не происходит, – ответил я. – Это был гипотетический вопрос. Для сочинения, которое я пишу на тему свободы воли.

– А, – отозвался папа и вернулся к работе. – Думаю, при желании и немалых усилиях люди могут измениться. Но большинство даже не хочет пытаться. Большинству легче принять свои плохие качества, чем бороться с ними. Изменение – это тяжелая работа. Спроси у любого курильщика.

Я откинулся на спинку стула и, наблюдая за работой папы, размышлял над его словами. Джейкоб Кинни никогда не изменится. Зачем это ему? Гораздо проще верховодить школой – чтобы популярные девчонки тебя обожали, а все остальные боялись, – чем пытаться стать хорошим человеком.

Я подумал о словах Дуга: «это просто шутка», «все это ерунда». И о том, как Валери меня отшила и вела себя так, словно я ей враг. Я подумал о не стертой с дверцы моего шкафчика надписи: «Пидор!».

Но больше всего мои мысли занимали перечеркнутые красной ручкой имена и то, как все были потрясены, когда людей с этими именами застрелили.