Татьяна Соломатина: Папа

– Не помню.

– А Людку, дочь начальника Ильичёвской уголовки? Я как-то рассказывала тебе, что мы колотили по пулькам молотком, и ты сказал, что очень удачно колотили. Могли бы и попасть, куда надо. То есть – не надо.

– Не помню.

– А помнишь, как я потеряла ключи и приехала к тебе, когда ты был в литейном цеху? И ты попросил, чтобы мне показали, как жидкий металл становится твёрдым?

– Разве такое было? Я тебя взял с собой в литейку? Быть того не может! Сколько тебе было лет?!

– Девять. И ты не брал меня с собой в литейку. Я сама приехала. Потому что думала, что потеряла ключи. А Вика с Куйбышева их нашла. Я тогда не сказала тебе, но… Мне было так стыдно, что сделать дубликат придумала не я, а Вика, что я тогда не сказала тебе. Я решила признаться тебе через тридцать пять лет. Если доживу. Я дожила и признаюсь. – Мой отец меня не слушает.

Тридцать пять лет носишь в себе тайну. Тридцать пять лет тебе стыдно, что ты выдала чужую идею за свою. Ты признаёшься в постыдном – но тебя не слушают. Наконец-то признаёшься в единственном, не выдуманном кем-то, твоём собственном постыдном – но тебя не слушают. Это совершенно неважно. Потому что ты сдержала слово, данное самой себе тридцать пять лет назад.

– Да быть такого не могло! – говорит мой отец. – Техника безопасности. Нет, не помню, чтобы ты приезжала в литейку. Какие ключи? Какой дубликат? Кто эта Вика с Куйбышева?!

– Одна из моих школьных подруг. Я с ней дружила с первого класса. Она часто бывала у нас дома. У меня были фотографии всех их. И Наташки, и Вики, и Людки. И наверняка сейчас есть где-то у вас, в старых альбомах. Вы что, совсем не смотрите альбомы с фотографиями?

– Нет. Я даже не знаю, где они.

Ничего не помнит. И не знает. Не слушает. Не понимает. Ну, пусть выпьет-покурит. Дома ему этого не разрешают. Кто не курит и не пьёт – тот здоровеньким помрёт! Очень-очень здоровеньким, очень-очень не скоро. И ни черта не помня, не зная, не слушая, не понимая. Пусть говорит… Всё равно. «Родительская квартира» уже давно разрослась за номинальные пределы и распласталась на побережье целым городом. Я больше смотрю, чем слушаю. А если слушаю, то не своего отца. Я привезла фотографии его внучки. Моей дочери. Дочери моего мужчины. Ей уже почти двадцать. Он снимает очки и смотрит на снимки близко-близко.

– Похожа на тебя. Прям вылитая ты в этом возрасте.

Но быстро теряет к внучке интерес, откладывает фотографии в сторону и продолжает бубнить.

– Положи в карман. Это тебе. Вам с мамой, – говорю я и киваю на изображения нашей с моим мужчиной дочери.

– Да? Спасибо! Только я не буду показывать их маме. Она считает, что… – говорит мой отец и откладывает фотографии в другую сторону. Прямо туда, где разлился кофе, и сильно шустрый официант не сильно спешит протереть. И рассказывает мне, что считает мама. Навязчивые идеи с возрастом становятся всё навязчивее. Я почти не слушаю. Я думаю лишь о том, что если бы я была больна, то мой мужчина не рассказывал бы нашей дочери о моих навязчивых идеях, а вовремя отвёл бы меня к доктору. И уж точно никогда-никогда мой мужчина не позволил бы мне – будь я больна навязчивыми идеями – ненавидеть свою собственную дочь. Он просто выключил бы меня из её жизни. Дурацкие мысли. Зачем я их думаю? Это всё отец с его разговорами. Всё равно что в старом архиве перебирать и перебирать уже давно неактуальные подшивки. Ничего особо вредного, но расчихаешься от пыли. Побочные эффекты от старых подвалов и ветхих бумаг. Если недолго – не вредно. Главное вовремя выйти на свежий воздух.

Ещё немного – и я звоню на ресепшн «Лондонской» и прошу вызвать для меня такси. Как это у них гордо называется «представительского класса». Ну, то есть, значит, приедет не раздолбанная праворукая «Тойота», а что-нибудь с кожаным салоном. С просторным кожаным салоном. Когда мой подсушенный беспамятством отец сядет туда – он потеряется. Ему там будет где спрятаться.

Перезванивают. Машина пришла.

– Идём, я посажу тебя в такси.

– Ой, зачем такси?! Я и на трамвае доеду.

– Папа, я уже вызвала. Машина ждёт. Идём.

– Ой, лучше бы ты мне деньгами дала.

– Давай я дам тебе деньгами отдельно от такси.

– Ой, да я пошутил. Ну разве что немного… На телефон положу. А то у мамы не допросишься.

А что он хотел? Мама всегда распоряжалась семейным бюджетом. Раньше надо было начинать. Лет эдак на пятьдесят пораньше.

Даю немного.

Даю фотографии его внучки, которые он так и забыл в кофейной лужице.