Владимир Марченко: Сон о золотых рыбках

Следователь нашёл белую «Мазду» и её хозяина. Юрагин сказал, что мальчика подвозил к гастроному. Куда он делся – неизвестно ему. Ночью выгорели две охраняемые автостоянки. Пожарные расчёты не смогли справиться с огнём. Обходя остовы сгоревших авто, Тупикин в душе одобрял поджигателей, но никто не должен этого знать. Иван Иванович просил главного редактора телеканала, чтобы портрет мальчика несколько раз показывали в новостях вместе с репортажем о пожарах.

Прошла неделя. Поиски преступников ничего не дали. Химические вещества, используемые в горючей смеси, оказались настолько старыми, что Тупикин и его коллеги разводили руками. Они использовались в войну. Современные компоненты «коктейля Молотова» были иными. Глава городской администрации негодовал. Наехавшие из центра следаки, пропесочили всех сокращённых, провели обыски. Безрезультатно. О потерянном мальчике как-то забыли, но искали тех, кто поджигал автомобили.

В конце августа особняк Юрагина поднялся на воздух. В соседних виллах вылетели стёкла. Огромная воронка напоминала взрыв авиабомбы большой мощности.

– Килограммов пятьсот, – дёргал плечами специалист по подрывам. – С самолёта упала? Что у вас тут творится?

Тогда вспомнили о странном звонке в редакцию газеты. Шепелявый голос обещал взорвать город, если не найдут мальчика по фамилии Клячевский. Тупикин предполагал, что Юрагин повинен в краже ребёнка, но доказательств не было. Не было и самого преступника. Погиб при взрыве трёхэтажного коттеджа. Тупикин отследил круг друзей богатого предпринимателя. Они клялись, что не видели никакого мальчика, ничего не знают и не понимают, какая тут связь. Водитель через два дня признался, что Юрагин и его дружки держали мальчика на даче.

Тупикин с помощниками обнаружили в овощехранилище Минаева утюг со следами обгорелого вещества. Анализ показал, что кожа человеческая, принадлежит ребёнку. После умелых допросов, преступники дали показания. Мальчика спасли. Шрам на спине большой. Сергей им гордился. После того, как Минаева и его подельников осудили на четыре года, были взорваны днём ещё два особняка. Жертв не было. А ямы остались глубокие.

Семьи из соседних «замков» не стали стеклить окна, срочно переехали в многоквартирные дома. Паника была и суета. На стенах и заборах чья-то нахальная рука написала красной краской из аэрозольного баллончика: «МИНЫ». Собаки и металлоискатели не нашли взрывоопасные предметы. На другой день была выдана зарплата и восстановлены сокращённые рабочие.

Долго метались по городу слухи о том, что «Молодая гвардия» готовится к очередным взрывам в соседних городах. Коттеджи не строят в Новобобёрске. Проезжающие по трассе в Новосибирск могут увидеть остовы симпатичных домов посёлка, который ещё недавно был населён удачливыми предпринимателями. Коттеджи не покупают даже на разборку. На заборах написано – «заменировано».

Порывистый шаловливый ветер треплет гребешки волн, шлёпает ими в смолёвый низ небольшого дебаркадера. На белой табличке крупно написано: «Клюквенка», а буквы помельче не разобрать из-за тумана. Множество разных лодок, лежащих на пологом песчаном берегу, напоминают мне сказочных животных, выползших из воды. Туман. Густой туман. Он заглотил очертания больших орсовских складов, растворил лежнёвую дорогу, ведущую от Кети к посёлку, спрятал устье речки Чачанги и сплотстанок с десятком пучков, плавающих в запоне.

Из молочно-серой густой завесы доносятся звуки. Вот обрывок резкого слова, а это забулькал водомётным двигателем сплавной катерок, напоминающий -утюг. От дебаркадера приплыл кокетливый девичий смех, невнятные голоса вонзаются в туманную мякоть сырого воздуха. Звуки, как бы упакованы в ватные коконы, а потому кажутся неестественными и почти незнакомыми. Узнаю – смеётся Екатерина Глинская, высокая, премиленькая, стремительная; беседуют – Василий Мальцев и Колька Якушев. Иногда вставляет слово молчун Саня Гладких.

У остова, затянутого илом и разрушенного временем и людьми паузка, постреливает искорками костерок. Два старика сидят на обломках и разговаривают. Стараюсь понять, о чём беседа. Туман постепенно тает, но ветер приносит новые плотные пласты. Прячет в них очертания, размывает, скрадывая и уводя в нерезкость. Сухой, узкоплечий дедок склоняется над лепестками костра, бережно прикрывает окладистую пегую бороду широкой ладонью. Слезящиеся глаза выглядят молодо, щурятся от дыма. Он кладёт на угли толстые сучья, выпрямляется, поправляет зелёную шляпу, распахивает новый серый плащ, показывая добротный костюм, клетчатую рубаху, застёгнутую под горло. Рюмками звенят три старые медали «За отвагу». Второй старик одет в брезентовую залатанную сплавную робу-штормовку, под ней ватная телогрейка, на голове блин засаленной кепки. Подбородок крут, чисто выбрит, щеки с клюквенным румянцем, походят на шляпки больших грибов. Толстые в суставах пальцы резко ломают ветку, трогают ручку коричневого чемодана. Сижу боком на бруске лежнёвки, не шевелюсь, и старики не взглядывают в мою сторону, разговаривают нехотя, видно повторяя давно сказанное, отболевшее.