Эдуард Лимонов - Дети гламурного рая

Впоследствии я обнаружил, сравнивая и вспоминая те годы, что нравился тогда женщинам среднего возраста, с положением в обществе, но я этого не понимал. Спал я с женской молодежью, всякими обкуренными и заалкоголенными легкодоступными девочками, а потом и вовсе влип в длиннейшую любовную драму с непростой соотечественницей Наташей Медведевой. Сейчас, через четверть века, глядя в тот ресторан на rue Bonaparte, вижу Элиз в шляпке, ее взгляд из-за рюмки со шнапсом, и понимаю теперь, что она была в меня влюблена, такой ее был взгляд.

Ее полная титуловка звучала как «Элиз ван дель Круз». Я не разбираюсь в титуловке жителей «селедочных стран», как я их пренебрежительно называл, возможно, все эти «ван дель» означают дворянство. Дело с книгой пошло, от Мэри я скрыл существование Элиз, однако наша связь открылась на коктейле в издательстве «Рамсэй», куда явились они обе. Мэри впоследствии выдала мне по полной:

— Эдвард, либо ты работаешь со мной, либо…

Но все уладилось, хотя Элиз больше не продала ни одной моей книги. На том коктейле я был представлен мужу Элиз — еще молодому, вполне элегантному мужчине-бизнесмену. Чета Ван дель Круз пригласили меня на обед к ним на улицу Старой Голубятни.

О, у нее оказались такие дочери! Анабель — старшей было четырнадцать. Я подумал, что это не девочка, но орхидея, трепетная и белая. Анабель была в отца, младшая — всего на год младше — пошла в мать. Я забыл имя младшей, но Анабель! Я сразу понял, что буду приходить к Ван дель Крузам просто для того, чтобы полюбоваться на Анабель. У них была большая квартира, пахнущая мастикой для натирания паркета. С уникальной старинной скандинавской мебелью. Две дочери, подруги и мальчики — друзья дочерей, французские писатели, даже датский посол, было весело и здорово. Только я заметил, что ближе к полуночи мсье Ван дель Круз покинул дом, а Элиз после этого быстро напилась и ушла в свою комнату.

Мы стали охотно посещать ее: я, писатели Патрик Бессон, Габриэль Матцнеф, еще десятки других. Однажды пришла модная тогда писательница Режин Дефорж, в те годы ей отошло издательство «Рамсэй», и она, таким образом, превратилась в моего издателя. К Элиз ходили вкусно поесть, побыть в обществе ее дочерей либо познакомиться с иным, нефранцузским миром. У нее было хорошо, даже этот уютный запах мастики один чего стоил. У нее подавали хорошее шампанское и всякую скандинавскую рыбу, и вино никогда не кончалось.

Тогда у меня начинался роман с Наташей. Я познакомил ее с Элиз и ее мужем на каком-то из бесчисленных в те годы литературных коктейлей. То, чего не сказала мне, Элиз сообщила Наташе: муж уходил от Элиз, они находятся в состоянии развода, у нее материальные проблемы. У нас с Наташей были постоянные материальные проблемы, а уходили мы друг от друга, точнее, собирались уходить каждые две недели, потому я не придал особого значения страданиям Элиз. На том коктейле она сильно напилась, и ее увезли Анабель и мальчик — boy-friend Анабель.

Я еще приходил к Элиз какое-то количество раз на улицу Старой Голубятни, в шестой аррондисман Парижа, в самом центре, рядом с Бульваром Монпарнас. Людей у нее стало меньше, и качество их снизилось. Появился неприятный, с моей точки зрения, слишком фамильярный, крикливый, небритый, некий Жан-Пьер.

— Новый boy-friend мамы, — сказала мне Анабель грустно и сообщила, что они съезжают с этой квартиры.

Съезжать с улицы Старой Голубятни можно было только на худшую улицу, потому я посочувствовал им.

А дальше я провалился в Историю с большой буквы: Европа, старая и, казалось, незыблемая, раз и навсегда застывшая, трещала по швам. Спешно исчезали коммунистические страны Восточной Европы, возникли горячие точки в Югославии, в Приднестровье, в Карабахе, в Абхазии. Я стремился поприсутствовать везде и потому больше жил на фронтах, в автомобилях, в самолете, на площадях и в горах. А в Париж попадал нечасто. В один из моих заездов я шел по площади Сан-Сюльпис. Был сентябрь, я шел к издателю Editions du Rochers. Дверь в издательство находилась как раз на площади Сан-Сюльпис. Было тепло, рокотал фонтан, большое кафе вынесло все свои столики. От одного из них меня окликнули:

— Эдвард!

Это была Элиз. Она сидела в шерстяном темно-зеленом пальто, типично немецком. Одна. Перед ней стоял бокал с белым вином, а рядом несколько пустых бокалов — «баллонов». Бокалы официанты не убирают, чтобы по ним было легче сосчитать, сколько должен клиент.

Она была очень рада мне. Нет, она давно не живет в этом районе, но по привычке приходит сюда.