Эдуард Лимонов - Дети гламурного рая

Статьи и книги мои я пишу быстро, четко и сразу набело. За два с небольшим года в заключении я сумел написать восемь книг. Когда я занялся политикой, то доброжелатели стали говорить мне: «Писатель ты хороший, но какой из тебя политик! Не смеши людей». Как человек, отлично понимающий, что большинство людей реакционны и малоподвижны, да еще и конформисты, я не обращал внимания на подобные мнения. Я работал, создал проект НБП, уничтожить который не может вся совокупно государственная машина насилия Российской Федерации. Это доставляет мне удовольствие. Точнее, не мне, седовласому, но тому мальчику с харьковской окраины, который во мне совсем не умер.

Россия относится ко мне как к нелюбимому сыну. Мне даже ни одной литературной премии не дали. Не говоря уже о том, что силы правопорядка набрасываются на моих партийных товарищей, избивают их, вышвыривают из квартир, а меня самого пытались в 2003 году посадить на четырнадцать лет, что, учитывая мой возраст, означало бы погибель.

У меня такая биография получилась, что мальчики и девочки грезят о такой. Были у меня и есть в жизни красавицы, чудовища, злодеи. Была эмиграция — блестящие города Нью-Йорк и Париж, балканские войны (Сербия — это был мой Кавказ!), войны в Абхазии и Приднестровье. Когда я пару раз в году появляюсь на сборищах интеллигенции, то по толпе бежит тревога, а если сяду в зале, то вокруг — пустые места. Народ на улице меня приветствует, но есть и такие, кто ненавидит меня всей душой. Мне хотелось бы, чтобы ко мне больше прислушивались. Я очень неглупый тип, недавно это признала моя строгая восьмидесятичетырехлетняя мама, старушка моя, а она за просто так не хвалит. Я звоню ей раз в неделю в Харьков, она там одна доживает век, а меня на Украину не пускают, мне въезд туда «заборонений». Недавно Ющенко ответил на вопрос журналиста, что решит вопрос по делу Лимонова.

Против меня работают ФСБ, РУБОП, центр «Т», меня оспаривают правоохранители, газеты, телевидение, против меня работают восемь сайтов. Какой-нибудь Марк Дейч время от времени «за бабки» объявляет, что Лимонов — гомосексуалист, а в другой сезон администрация президента заявляет, что я — фашист. Естественно, они хотят меня опорочить. Все это смехотворно, ибо для русского народа даже пребывание в тюрьме не является компроматом, но достоинством, а уж «аморалкой» у нас никого не измажешь.

Что со мной будет дальше? Генетически я имею право еще на двадцать пять лет существования, ведь мой отец дожил до восьмидесяти шести лет. У меня есть еще шанс получить Нобелевскую премию за совокупность произведений. Но могу также получить пулю в лоб от моих врагов. Меня это не печалит, за меня найдется кому отомстить.

Мой сын впервые появился передо мной через несколько часов после рождения. Старшая медсестра вынесла его мне, пьяному, как полагается VIP-отцу, в коридор.

Мой сын был оформлен в конверт, он был зелененький, строгий и высокомерный. Когда я воскликнул «Ой!» (может быть, это было «Ах!»), он чуть приоткрыл щелочки глаз и осуждающе взглянул на меня. Я взял себя в руки и заткнулся.

С тех пор он сменил столько обличий! Я не успеваю менять его облики на экране моего мобильника, ибо облики немедленно устаревают. Некоторое время он побыл модельным baby с эндиуорхоловской этикетки Campbell-супа. В настоящее время он проходит период прославленного младенца, он появился уже на страницах десятков глянцевых журналов и разделил с мамой обложку «ТВ-парка». Он не боится чужих людей, объективов, теле- и фотокамер и недавно бесстрашно запустил ручонку по локоть в пасть ирландскому сеттеру. Не боится он и судей. В пятимесячном возрасте Богдан присутствовал на заседании Мосгорсуда, когда слушалось дело о запрещении папиной партии. Он просидел у матери на коленях целый час, не пикнув. Судье не пришлось удалять его из зала. Он все смотрел на судью в мантии. Запоминал, должно быть.

С тем, кого называют «папой», у него отношения особые. Однажды я чуть энергичнее, чем обычно, положил его на его коврик. Он закричал и не захотел успокоиться еще несколько часов. Он на меня обиделся. Я часа два носил его на руках по квартире и объяснял, что не хотел его обидеть. Но он упрямо отворачивал от меня лицо. Он простил меня только к вечеру.

Он красивый и знает это. У него ресницы-щетки, как у мамы, и ручейки вен на висках, как у меня. У него большие глаза лунного цвета, как у лайки. Он упрямый и сильный. Он часто улыбается. Он очень радуется, когда я вхожу в квартиру. Со своего высокого стула он весь тянется мне навстречу. С маниакальным упорством он хочет ходить. Падает, встает и устремляется вперед. Он почему-то миновал этап ползания. Он крайне редко плачет. Я его уважаю.