Владимир Марченко - Последний пожар

Округлившимися глазами Смеркалов смотрел на Кошкина. Его тонкие губы шевелились, но голоса не слышно. Яркий подслеповатый луч солнца, сорвавшись с верхушки пихты на левом берегу, высветил высокий слоистый яр, метнул блики по чёрным волнам.

– Ты чего? – спросил оторопело Тимка, когда тот повернул голову к нему.

– Не дышит, – выговорил Толя.

Чикалёв встал на колени, придвинулся к голове Кошкина. Наклонился, чтобы почувствовать дыхание. Но не мог понять дышит ли начальник лесопункта Николай Иванович Кошкин, а может, болевой шок вышиб из сознания? Тимка увидел на светлой щетине подбородка снежную крупину. Сдерживая дыхание, парни смотрели на неё, ожидая, когда она растечётся.

Лодка неслась, взметая водяную пыль и брызги, которые, блестя в лучах закатного солнца, образовывали крохотную радугу. Пронзительно скрипя, как ворота лесхозовской конюшни, высоко в небе перекликалась стая гусей. Тимка неотрывно смотрел на подбородок молодого специалиста по вырубке тайги. Ждал, что вот-вот она растечётся кляксинкой воды, и тогда его сердце, освободившись от тяжелого предчувствия, забьётся радостно и свободно.

– Да, это же вата! – воскликнул Толя, убирая с тёплого подбородка Кошкина мягкий кусочек.

Проснулся Василий Базаркин с тихой радостью. Полежал, глядя в перекрестье рамы, на сонную луну, запутавшуюся в ветках тополя. Понял, что и сегодня радоваться нечему. За свет не плачено, за коммунальные услуги, будь они ладны, недоплатил – не хватило пенсии. Её хватило бы, но жене срочно понадобилось купить понравившиеся обои. Этот непредвиденный расход ввёл его в финансовый кризис. Нужно у кого-то занять , но у кого. У всех, почти у всех жильцов-соседей одинаковая проблема.

Вода не доходит летом до кранов второго этажа, но плати. Тепла нет нормального – плати и зимой, и летом. Доказывать несправедливость поборов – себе дороже. Водосчетчик ставьте, если не верите нашим расценкам, говорят красивые девушки в бухгалтерии ЖЭУ. Не пьём эту воду по причине почечной хвори, а старуха только в ней посуду моет, если от овсяной каши сильно загрязнится. Что делать. Надо счетчик покупать. За какие накопления? Скопленные деньжата «на последний карнавал», отправил дочери. У неё проблема с ипотекой. Муж потерял работу. Растут штрафные проценты.

А тут бабка решила ультиматум предъявлять. Давно предъявила свой ультиматум. Только что с него радости? И это утро не предвещает ничего хорошего. Была с вечера какая-то мысль, которая согревала. Что же должен сделать? Можно продать свой скелет. Что им делать после смерти? Кому нужен? Лишние хлопоты по утилизации остатков человеческого состояния. Не продешевить бы. Всеравно надурят. Да и ладно. В первый раз? Обещали к пенсии всем добавить одинаково, а дали проценты. Кто имел хорошую пенсию, стал получать еще больше. У кого были крохи, так и прибавка – одно название, что о тебе позаботились.

Для кого же перестраивались? Выкупил ваучеры. Думал, государство не может обмануть. Оно же самое справедливое в мире. По две автомашины пообещал главный приватизатор. Дураку задуматься. Откуда столько машин появится, чтобы всем раздать. Раздали заводы и фабрики близким и родным. Достояние народа стало приносить прибыль отдельным гражданам, сумевшим перестроиться, перекраситься. То в партию пищали, а лезли, как партии стало плохо, побежали в свои норки. Последние стали первыми. Так было.

Старик вспомнил. Его чуть не подкинуло. В дровянике должен зеленеть самовар прадеда, приехавшего на Алтай по путевке Столыпина, как потом поедут, но уже без скарба, целину поднимать, солончаки распахивать молодые горожане, которых позвали партия и комсомол, торжественно выдав путёвки. Вёз прадед семью на свободную землю на трёх бричках, надеялся на крестьянскую удачу, на свои руки. С коровами, овцами, курами и гусями двигался караван. Доносился смех, детский плач, играла гармонь, звенели балалайки у костров переселенцев. Не пугала прадеда Сибирь. Боялся не прокормить семью зимой, когда не станет никаких запасов. Потом будет бояться сын, испугавшись нового явления – колхоза. Не будет толку, а значит, придётся воровать. Этого не мог себе позволить, считая последним грехом. Отнимали распаханные и раскорчеванные угодья, говоря о том, что такая пришла директива – единоличникам нет места в селе. «Коллективизация на все сто процентов».

«Нам, партизанам, обещали раздать землю, – говорил он председателю сельсовета. – Был такой, документ. Назывался Декретом о земле. Нам обещали свободу. Мы убивали своих братьев. А за что гибли? Выходит, зря?» Обманули прадеда, обманули деда. А ты, Васька, особый? Тебя и обмануть нельзя? – умываясь, мысленно говорил сам с собой. Бабка на кухне варила на керосинке овсяную кашу.