Павел Вадимов - Лупетта

Ночью Антоша увез соседа. Палату мыли лизолом. Я вышел в коридор. Идет навстречу. Видела сотни таких. Могла бы привыкнуть. Но не закостенела. Не заиндевела. Не окуклилась. Не стала стиральной доской. Немного пьяна. Вытирает глаза. Гладит меня по руке. Говорит: дай я тебя поцелую. Я не должен принимать это близко к сердцу. Просто он попал сюда поздно. Слишком поздно, чтобы успеть на поезд. А у меня есть надежда. Точно есть. Всегда говорит правду. Поезд уже тронулся, но можно вскочить на подножку последнего вагона. Предлагает выпить вместе. За мое выздоровление. А как же химия? Если совсем чуть-чуть, то не страшно. Говорит, что нет закуски. Я отвечаю, что закушу раком. Мы смеемся.

Они не признают смерть. Видят, но не признают. Не сюсюкают, как с детьми. Не отводят взгляд. Не дают пустых обещаний. И даже разговаривают по-другому. Не как с мертвыми. Не как с больными. Как друг с другом. Спрашивают совета по мелочам. Делятся личными проблемами. Предельная откровенность. Как с духовником. Это непривычно. Это странно. Это трогает. Так трогает, что уже не важно, искренни они с нами или нет. Так трогает, что мне начинает казаться, будто я все-таки живой.

Не понимаю. Как они могут быть такими. У Гиппократа об этом ни слова.

После свидания я вернулся в пустую квартиру друга. Голова была пуста, как измазанный кровью шприц, брошенный на лестничной клетке. Очень хотелось последнего в жизни удовольствия, но моя верная подруга наотрез отказалась от выполнения своих прямых обязанностей. Чертова трубка всхлипывала, ругалась, фырчала, не давая себя раскурить. Я запорол дюжину ершиков, но так и не совладал со строптивицей. Можно было подумать, что вместо табака ее набили высохшей коровьей лепешкой, от которой кроме дыма и вони ничего не дождешься. Мне потребовалось собрать все свое самообладание, чтобы не поддаться искушению выбросить упрямую корягу в окно. А ведь ты это заслужила, разве не так? Друзей в беде не предают, понятно тебе, вересковая скотина!

Больше заняться было нечем. Без интереса пролистав несколько книжек, я наполнил ванну горячей водой и просидел в ней несколько часов, старательно считая капли, падающие из плохо закрученного крана. На шестой сотне вода остыла, плечи покрылись гусиной кожей, и я с облегчением почувствовал долгожданную боль. Она змеиной гарротой затянулась на шее, перехватив дыхание и вывернув меня наизнанку. Придя в себя и подтерев влажной тряпкой разноцветные брызги на полу, я кое-как добрался до тахты, укрылся шерстяным одеялом до носа и затрясся от холода, изо всех сил стараясь слиться с полосками света, которые чертили на потолке фары проезжающих под окнами машин. Я вспомнил, как, пытаясь заснуть в детстве, прищуривался в темноте на потолок, воображая его ночным небом блокадного Ленинграда, в котором шарят голодные прожекторы зениток. Как только гудящий шершень фашистского бомбардировщика попадал в перекрестье лучей, зенитки вздрагивали, разряжаясь своей раскаленной начинкой, чтобы разметать по черному шелку неба перламутровые брызги залпов.

Забылся я только под утро, но лучше бы вообще не засыпал. Весь сон я метался по лабиринтам коридоров той самой проклятой гостиницы, опять потеряв комнату, из которой вышел. В отчаянии я стучался в клонированные двери номеров, но за каждой из них мне открывались ужасные картины, одна отвратительней другой. В одной из комнат Лупетту лишал девственности старый школьный обожатель, на звонки которого она не отвечала уже два года. В другой ее избранником выступал бывший учитель музыки, чей телефон она никак не могла забыть. В третьей Лупетта отдавалась смазливому плейбою с сайта знакомств, который кричал и постанывал, как заправский мачо. Менялись комнаты, любовники, позы, но сюжет оставался прежним. И в каждой из булькающих похотью комнат над кроватью висела венецианская карнавальная маска в перьях, кривляющаяся, подмигивающая, визжащая, хохочущая, подгоняющая непристойными выкриками новых партнеров.

Помимо своей воли я продолжал бежать по бесконечному коридору, без стука и памяти распахивая одну дверь за другой. Продолжал, хотя давно понял, что ни за одной из них я так и не увижу с Лупеттой себя. Как Ахиллес никогда не догонит черепаху. Как Исав никогда не откажется от чечевичной похлебки. Как Титов никогда не полетит в космос первым.

Но завидую я другим. Не тем, кто пришел сюда, чтобы выйти в финал в дружной команде игроков НХЛ, не тем, кто верит, что это испытание, посланное свыше, и даже не тем, кто отказывается от химии в пользу народной медицины. Черную зависть вызывают у меня только чистые отказники, которые не просто игнорируют шахматную партию, но и смахивают фигуры с доски.