Павел Вадимов - Лупетта

— Когда я узнал, что смертельно болен, то понял, что претерпеваю наказание за свои ужасные прегрешения, которые не смог искупить верой, — с блаженной улыбкой продолжил Кирилл.

— Хм... Если ты понес заслуженное наказание, на фига тогда лечиться? Ведь это так же наивно, как пытаться перепилить пилкой для ногтей прутья тюремной решетки. Хочешь обмануть своего Судью? Тебе же даны молитвы, так молись, молись истово, вдруг получишь всепрощение. А химиотерапия — это от лукавого, ты только еще больше разозлишь Господа своими жалкими попытками увернуться от карающей длани. Смешно! — Этот теологический диспут неожиданно вывел меня из состояния тотальной меланхолии, в котором я пребывал уже несколько недель. — Это ложь, слышишь, ложь! — чуть не плакал Кирилл. — Господь, наоборот, закаляет мою веру. Если я опущу руки, то перестану верить в свои духовные силы. Это великое испытание, и согласие на химиотерапию здесь так же оправданно, как и молитва Всецарице!.. И вообще, это ты — слуга диавола, не искушай меня бросить лечение, как у тебя язык повернулся такое сказать!

— Ничем я тебя не искушаю! Начнем с того, что я лежал тихо, никого не трогал, слушал музыку, а ты пристал ко мне со своим Страшным судом. Как там говорится? оставь кесарю кесарево. Я буду слушать Мундога и читать учебник по гематологии, а ты молись... и колись себе на здоровье.

Больше мы не разговаривали. До самого конца.

За сорок минут, которые заняла поездка в «Симатту», мое первоначально нервозное состояние сменилось совершенно пофигистским настроем. Я даже стал что-то напевать себе под нос. Мне было глубоко наплевать и на предстоящую беседу, и на угрозы голема, и на великого и ужасного Искандерова, не говоря уж о судьбе российско-японских отношений.

Меня уже ждали. В небольшой приемной, отделенной от кабинета президента фонда японской ширмой, я увидел гейшеобразную секретаршу и голема, который тут же вскочил, чтобы без лишних церемоний сопроводить меня к шефу. Мне захотелось спросить: «А кланяться вы уже разучились?» Искандеров сидел в высоком кресле горчичного цвета, постукивая пальцами по столу. Поздороваться со мной он не соизволил.

Во взгляде президента «Симатты» я не встретил ни гнева, ни раздражения. На меня смотрели глаза обиженного ребенка, у которого злой дядя отнял любимую игрушку. Казалось, он вот-вот заплачет.

— Вы знаете, как мы это называем? Саботаж. Другого слова я подобрать не могу. Вы были прекрасно осведомлены о важности порученной вам работы. Несмотря на это, вы умудрились ее провалить! — Искандеров сорвался на фальцет. — Визит членов администрации Петербурга в Японию, встреча с губернаторами префектур — вам что, на все это наплевать?! Наш альманах ждут представители крупнейших японских корпораций, чтобы принять решение об инвестициях в российскую экономику, а вы палец о палец ударить не можете, чтобы исполнить свои обязательства!

— Послушайте, но мы... — попытался вставить я.

— Нет, это вы послушайте! Больше с вами церемониться никто не намерен! Вы думаете, с вами просто разорвут договор? Вы надеетесь, что отделаетесь штрафными санкциями? Вы еще не поняли, что такое фонд «Симатта». Я вашу блядскую дизайнерскую контору по тарелке размажу, как васаби! Нет, шею вам никто ломать не будет, мы действуем о-о-чень легитимно, это я вам лично гарантирую. Мы вас привлечем и за неуплату налогов, и за экономические преступления, и за незаконное хранение наркотиков... что это там у вас в портфельчике, а? — иезуитски усмехнулся Искандеров, но улыбка быстро пропала, а глаза сузились. Истерический припадок прошел так же неожиданно, как и начался. — Значится, так. Во избежание дальнейших недоразумений я предлагаю начать все с чистого листа. Вам дается неделя на изготовление сигнального тиража. Оглавление у вас есть. Откуда возьмете статьи, мне все равно. Ищите по библиотекам, качайте из Сети, хоть из пальца высасывайте... Но чтобы ровно через неделю у меня на столе лежал готовый аль... Что с вами? — округлил глаза Искандеров.

— Мо... можно выйти? — сдавленно попросил я голосом школьника, подавившегося столовской котлетой, и, не дожидаясь разрешения, выскочил из кабинета — мимо недоуменно привставшего голема, мимо хлопающей ресницами секретарши, мимо курившего на лестнице охранника, мимо железных дверей подъезда; прямо в раскинувшуюся перед парадным входом в культурно-просветительский фонд «Симатта» холодную осеннюю лужу меня рвет, выворачивает наизнанку, до желчи, до горечи, до вздувшихся вен на лбу, пока от черной дождевой воды к овсяному петербургскому небу не начинает подниматься горячий пар.