Инна Гофф - Юноша с перчаткой

— Тебе он понравился? — спросила я.

— Не знаю, — сказала Юлька и помолчала. В эту минуту она была очень похожа на тетю Варю. — Во всяком случае, он личность…

Это она специально для меня так сказала, вспомнив наш семейный анекдот. Мама кому-то говорила что личность — это сильный характер, ярко выраженная индивидуальность. И я пристала к ней с вопросом: „Мама, я личность? Я личность?..“ Мне было тогда лет десять и это осталось вроде семейного анекдота. Юльке он известен.

Возможно, он личность… Но во всем этом есть что-то оскорбительное для тети Вари. И даже для моих родителей, которые дружат с тетей Варей и не признают Юлькиного отца. Если тетя Варя неправа — значит, и они неправы. Если он хороший, — значит, они плохие?

А может быть, Юльке просто понравилось ходить в рестораны и кататься по городу на его машине? Чтобы найти оправдание своему предательству?.. Наверное это слишком сильное слово — предательство. Но почему-то именно оно сейчас приходит мне в голову.

Первые часы у нас рисунок. Опять натурщик Сережа. Только теперь он не сидит на высоком табурете в позе врубелевского Демона, а лежит в позе умирающего гладиатора. Эта постановка у нас в последний раз — так нам обещал Акулинин. Потом опять будет толстая Ната — „Пушкин, Лермонтов и Толстой играли в прятки…“ Мы будем писать ее маслом и рисовать карандашом углем и сангиной. И она до чертиков надоест нам, как сейчас надоел Сережа, этот апатичный малограмотный малый. Говорят, что, заполняя анкету, в графе „пол“ он написал: паркетный…

Ничего не поделаешь! Трудно доставать натурщиков, хотя эта работа неплохо оплачивается. Натурщик зарабатывает восемь рублей в день. Восемь рублей за восемь часов полной неподвижности. Но теперь я знаю, что неподвижность — это тяжелый физический труд. Даже в пятиминутный перерыв Сережа успевает одеться и деловито носится по лестницам и коридорам института, чтобы разогнать кровь.

Сегодня Акулинин меня похвалил. Я работала и даже не заметила, как он подошел. И вдруг сзади его голос:

— Молодец, девочка!

Гранд — он рисовал поблизости — что-то хмыкнул.

Акулинин сказал ему:

— Она покрепче вас!

Гранд нашелся:

— Конечно, она спортом занимается!

Сурок слышал весь этот разговор. И Валька Тарасов тоже слышал. Мне это было приятно, — Акулинин редко кого-нибудь хвалит. И еще я была рада, что он выдал Гранду.

После рисунка была теория композиции. Ее ведет у нас заведующий кафедрой Бочаров. Это личность. Да, именно личность! Мы любим его лекции. Когда он говорит о чем-нибудь, впечатление всегда такое, что рассказывает об этом впервые и что это только что пришло ему в голову. В общем, его лекции больше похожи на беседу, после которой хочется работать по-новому и сделать что-то свое, прекрасное…

Он часто повторяет свою любимую фразу: „Много званых, но мало избранных“.

В этот раз он говорил о типах виденья. Оказывается, виденье бывает четырех видов — обыденное, утилитарно-целевое, эстетическое и художественное. Обыденное — чтобы ни на что не наткнуться. Утилитарно-целевое — когда мы выискиваем какой-нибудь предмет или человека в толпе. Эстетическое — когда мы получаем удовольствие от того, что видим. Художественное виденье существует как повод к действию.

На обратном пути мне попался Сурок. У меня было хорошее настроение. Может быть, потому, что Акулинин похвалил мой рисунок.

— Коленька, — сказала я. — В моем виденье ты существуешь как повод к действию.

Он сделал вид, что меня не понял. Но на всякий случай смутился.

— Ты обещал мне посидеть после доклада, — говорю я. Хотя он вовсе не обещал мне позировать, а докладом просто отговаривался. — Посидишь? Я тебя напишу за один сеанс.

— Скоро сессия, — говорит Сурок и краснеет. — Напиши Гранда. Он красивый.

— У Гранда тоже сессия. И при чем тут красота? Красивых скучно писать.

— А меня не скучно? — спрашивает он и отворачивает лицо.

— Конечно, нет, — говорю я. — Ты такой смешной, долговязый, и руки у тебя большие… Я уже придумала, как тебя напишу. Это будет такой портрет! Он мне по ночам снится!

— Кто снится? — переспрашивает Сурок и краснеет. — Я, что ли?

— Портрет, а не ты, — говорю я. — Твой портрет…

Мы влезаем в автобус. Он набит битком. Сурок молчит, и я молчу. Он не любит разговаривать в автобусе — ему кажется, что все нас слушают. И все на нас смотрят. Такой уж это зверь, Сурок — „пугливый и осторожный“. Он стоит рядом со мной в тесном автобусе, и, задрав голову, я вижу над собой его острый подбородок. Он смотрит в окно поверх моей головы и вдруг краснеет. Просто так, сам по себе. От своих мыслей. Наверное, ему кажется, что я в него влюблена. Ему всегда что-нибудь кажется…