Инна Гофф - Юноша с перчаткой

— Гера… — говорит Нина и умолкает. Ее глаза опять наливаются слезами. — Гера вообще ничего не хочет… Никаких детей. Он на мотоцикл деньги копит, даже шлем уже купил… Представляешь? Мотоцикла еще нет, а шлем есть! Напялит и ходит по комнате, как дурак!

— «Мотоциклисты в белых шлемах, как дьяволы в ночных горшках», — говорю я.

— Это откуда? — спрашивает Нина.

— Вознесенский, — говорю я. — Андрей Вознесенский.

— Экстазно! — И Нина повторяет, запоминая: — «Как дьяволы в ночных горшках…»

Я люблю стихи Вознесенского. Я даже с родителями как- то поспорила из-за него. Папа сказал, что в стихах Вознесенского много пустозвонства и что они плохи даже с архитектурной точки зрения — неэкономны, разболтанны и с ненужными украшательствами. Папа намекал на то, что Андрей Вознесенский закончил архитектурный, где учились когда-то мои родители. Может быть, он не прощает Вознесенскому, что он изменил профессии.

— Единственно, чему повезло в этой истории, — заключил папа, — так это архитектуре!..

— Неизвестно, — сказала мама. — А если в нем погиб наш советский Корбюзье?.. Это поэт молодых, — сказала она, — а также тех, кто любит острые ощущения, цирк.

— Ты тоже любишь цирк.

— Но не в стихах!.. В стихах мне гораздо дороже мысль, чувство… «На свете счастья нет, но есть покой и воля…» Или это: «Задыхаясь, я крикнула: „Шутка все, что было, уйдешь- я умру“.

— Шютка, — поправила я, вспомнив Нину. И мама рассердилась. Она не любит, когда ее перебивают. Она не хотела продолжать, но я упросила ее. И тогда она досказала то, что думала по этому поводу. Она думала, что Вознесенский сам придет с годами к другим стихам.

— Знаешь, чем меня в юности потряс Пастернак? Мне было тогда, как тебе… „Тише, — крикнул кто-то, не вынесши тишины“… Это из „Лейтенанта Шмидта“, когда его казнят…

Я люблю спорить с мамой. Верней, с мамой можно спорить. С отцом спорить опасно, — он слишком категоричен и не терпит иных мнений. Мне кажется, он совсем не стремится понять другого человека.

Нина ушла почти веселая. Я не удержалась и рассказала о троюродном дяде, который танцевал, как шахматный конь. Ну, она и покатилась! „Ермакова, смеяться будете за дверью!“

— Я не Ермакова, — сказала Нина. — Я Денисова.

Когда родители приходят из гостей, я уже лежу в постели. Я слышу щелканье ключа и недовольный голос папы:

— И, конечно, всюду свет!

И голос мамы:

— У нее кто-то был.

Это она увидела наши чашки на столе, — я их забыла убрать. Я стучу в стенку, и мама заглядывает ко мне.

— Ты зайдешь? — спрашиваю я.

— Сейчас, — соглашается она. — Только переоденусь. Каждый вечер перед сном мама заходит ко мне, чтобы пожелать мне спокойной ночи. Я подвигаюсь, и она садится на краешек моего дивана.

Это час наших бесед. Иногда за целый день не удается сказать двух слов, — мама в своем Моспроекте, я в институте.

Но даже в свободные дни, когда мы проводим вместе много времени, традиция остается в силе.

И теперь мама входит и садится возле меня. Она уже в тапочках и в халате. Бусы, которые она забыла снять, поблескивают в полутьме.

— Только недолго, — говорит она. — Пора спать…

С этих слов начинается всякий раз. И все же, опасаясь, что мама скоро уйдет, я беру ее за руку.

— У меня была Нина. Представляешь, у нее будет ребенок!

— Этого можно было ожидать, — говорит мама.

— Ей даже не надо брать академический, — говорю я. — Она сказала, что ребенок родится как раз после весенней сессии, через семь месяцев.

— Через семь? — Мама смеется. — Это что-то новое…

— Ты не так поняла, — говорю я. — Они с Герой уже давно, а свадьба была для родственников… Знаешь, как она хочет назвать сына? Прохор!

— А дочку? — спрашивает мама.

Об этом у нас разговора не было, и я не знаю, как Нина назовет дочку. Почему-то я тоже уверена, что у нее будет сын…

— Они хорошо живут? — спрашивает мама. — Ну, и слава богу!

У меня от мамы нет секретов. Может быть, потому, что у меня их нет вообще. Но чужие тайны я умею хранить. Нина просила никому не рассказывать, что они с Герой поссорились…

— А что у тебя? — спрашивает мама. — Новости есть?

В другое время я рассказала бы, как мы ехали в автобусе с Сурком, и про болтовню насчет любовниц, и про Вальку Тарасова: что он устроился дворником, чтобы иметь свою хату… Но после новостей Нины мои новости кажутся мне такими незначительными, мелкими.

— Нет никаких новостей, — говорю я. — Кроме той, что я собой недовольна.