Доррис Дёрри - Конец сезона

Лили приехала сюда наверх 27 декабря, в снежную бурю, совсем одна в гондоле, раскачивавшейся над вершинами деревьев. Чувствовала она себя погано, что, впрочем, почти не отличалось от ее обычного состояния, так как мутило ее постоянно. Слишком много вечеринок, противозачаточных пилюль, неверных парней.

— О! — воскликнула фрау Пфефферле, впервые увидев Лили. — Китаяночка. Рита могла бы и предупредить.

Лили только головой мотнула, как лошадь, отгоняющая мух.

— Не больше двенадцати минут на комнату, — строго инструктировала ее фрау Пфефферле, — не больше двенадцати, ясно? Причем в стирку идут лишь те полотенца, которые валяются на полу.

Удивительно, как свинячат люди у себя в номере, когда знают, что наутро придет убираться горничная. В первый день она заревела уже после четвертой комнаты.

— Рита поначалу тоже выла как собака, — сказала фрау Пфефферле.

Еще ребенком Лили чувствовала у себя в груди большую птицу, которая больно колотилась о ребра, и она, Лили, была готова на что угодно, лишь бы избавиться от этого ощущения; позднее, заметив, как у матери начинает подрагивать нижняя губа и срывается голос, она тут же выходила из комнаты. Мать считала ее бессердечной, но привыкла сначала говорить то, что нужно было сказать, и только потом разражаться рыданиями.

Нет, горы не были сказочно прекрасны. Если сияло солнце, Лили казалась себе ничтожной перед их величием; если на вершины ложился туман, она боялась затеряться во мгле; а когда валил такой снегопад, что не различишь и собственной ладони, у нее начиналось что-то вроде клаустрофобии.

В первые дни от перестилания кроватей ныли руки. Когда заканчивалась уборка номеров, приходилось накрывать в столовой, готовиться к обеду; не успеешь закончить — уже собираются постояльцы, грохоча лыжными ботинками.

Через четыре дня после ее прибытия праздновали Новый год — 2000-й. Дурацкое событие. Когда наконец наступила полночь, все постояльцы высыпали наружу, столпились в углу веранды, где мобильники, хотя и слабо, но все же работали, и принялись трепаться по телефону.

Фрау Пфефферле запечатлела на щеке у каждого свой розовый поцелуй, в ее глазах, обрамленных сеткой морщинок, стояли слезы: С новым тысячелетием! Танцуют все! Лили видела, как некоторые из постояльцев запускали потешные ракеты, которые тут же исчезали среди темной громады гор; ей сделалось страшно, что вот так же просто может угаснуть и ее жизнь, не успев толком разгореться. Она бросилась к гондолам, встала перед контрольной телекамерой и, задрав свитер, покачала полными голыми грудями. Но тут же собственная выходка показалась ей глупой, стало одиноко. Освещенный отель «Хирш» и люди в его окнах были похожи на картинки из телефильма.

Хорошо хоть грудь у тебя не такая худосочная, как у китаянок, твердила мать; зато глаза у Лили узкие и косые, лицо плоское, волосы черные и гладкие. В детском саду ее прозвали Китайской Лилией; почему-то другого имени, кроме Лили, мать выдумать не могла. Как звали того мужчину, мать не помнит — то ли Лю Фен, то ли Фен Лю; он был официантом китайского ресторанчика в Розенхайме. Ни за что не стану официанткой, клялась себе Лили, делая школьные уроки за столиком очередного ресторана, где работала мать.

С той новогодней ночи, когда Лили задрала свитер перед контрольной телекамерой, Зепп каждый вечер, выключив подъемник, приходит в ресторанчик и, потягивая фруктовый напиток, бросает на нее тоскливые взгляды. Массивный, обожженный горным солнцем мужчина с огромными ручищами; впрочем, после трех месяцев вынужденного любовного воздержания даже он стал ей небезынтересен, а когда Зепп заговорил о распустившихся в долине фиалках, Лили догадалась, что скоро получит фиалку в подарок, а потом, наверное, шоколадку.

За восемнадцать дней до окончания сезона прибыла группа студентов, возглавляемая профессором — маленькой стройной женщиной с крашеными рыжими волосами. Какой она преподает предмет, Лили так и не поняла, во всяком случае профессорша выкладывала на стол часы-луковицу, а студенты принимались лихорадочно строчить в своих тетрадках, чтобы потом вслух зачитывать написанное; через каждые два часа объявлялся перерыв, и Лили приносила большие термосы с кофе; лишь один из студентов, самый симпатичный, пил чай. Высоченный парень, вьющиеся черные волосы, почти такие же черные, как ее собственные, глаза за очками в никелевой оправе — синие, вроде колокольчиков горечавки. Губы и щеки пухлые, в лице что-то ангельское. Лили так и называет его про себя — Большой Ангел.