Наталья Черных - Неоконченная хроника перемещений одежды

Раздался резкий тревожный звонок в дверь. Собралась нечеловечески, подошла почти ровно, открыла и увидела соседку. Сердобольную полную даму, которая, как потом выяснилось, пасла дедову квартиру. Дама спросила, как чувствую себя.

– Хорошо. Но вот что-то температура поднялась.

Соседку не обмануть было. Она видела, что дело плохо, и думала, что помогает. Возможно, так и было, но тогда не оказалась бы на десять дней в районном ПНД. А ведь нужно было – в неврологию.

– Я «Скорую» вызову, – предложила соседка.

– Пожалуйста, не нужно. Полежу немного, а завтра в поликлинику пойду. Пожалуйста, не вызывайте «Скорую».

Теперь горько жалела о том, что просила соседку о мелких услугах. Позвонить, например, по межгороду на рубль. Теперь пришлось всю сумму внимания соседки отдавать самым неожиданным образом.

Вернулась в комнату и легла. Казалось, что дверь закрыта на замок. И в голову не могло прийти, что для кого-то замок может оказаться хлипким. Мать, враждующая со своей матерью, уверяла меня, что «бабка» специально испортила замок, чтобы попадать в квартиру деда, когда его нет.

Звонок в дверь, уверенный и одинокий, явно «Скорая», раздался минут через пятнадцать. Головокружение было сильнейшее, тошнота накатывала приступами, но и отступала. Тело обмякло, оно было почти бесчувственным. Врач, немолодая, очень эффектная женщина, снисходительно вздохнула и приказала:

– Идем на кухню. Марганцовку пить.

Когда поняла, что не умру, и добралась до кухни, растворила марганцовку и даже выпила две большие кружки. А нужно выпить три литра, как сказала доктор. Было очень жалко, что слюна и рвота порой идут на пол. Не любила грязи, и наоборот – убиралась с необыкновенной теплотой, видя во влажной уборке почти вселенский смысл. А теперь – из меня лилось и образовывались лужи.

Врач усадила на диван, принесла таз, сделала новый раствор и заставила выпить всю банку. Потом посмотрела в глаза.

– Ну, собирайся.

О вещах тогда не думала совсем, что странно. Врач, в обнимку, довела до машины, уложила на каталку. Машина тронулась, под шум колес задремала. Пришло зыбкое чувство беспечного уюта. Вот теперь хоть некоторое время не нужно ни о чем думать. Не думать. Просто жить.

ПНД и районное отделение неврологии тогда находились в одном здании. В палате, куда поместили, лежали две пожилые женщины, проходившие ежесезонный курс сосудистой терапии. Мне капельницу не поставили, но сделали укол, после которого заснула и спала долго. Спать было хорошо. Однако утром подняли в семь, в восемь начался обход. Врач «Скорой» в истории написала, что съела сто таблеток мезопама и нужен не только невролог, но и психолог. Прописали пирацетам внутривенно, какие-то таблетки и, кажется, – всё.

Обедали все вместе: и психи, и инсультники. Мне едва не стало плохо, когда увидела винегрет с селедкой. Но яйцо съела. Потому что есть хотелось. Вечером вместе со всеми смотрела новый многосерийный фильм. А потом все пошли на вечерние уколы – и психи, и инсультники. Из процедурной порой раздавались страшные вопли. Галоперидол? Сульфазин? Знала эти слова и боялась, что мне тоже назначат.

Психи оказались совсем не так интересны и разнообразны, как в кино или в книгах. Обращали на себя внимание только двое. Любаша, огромная женщина лет сорока, даун, с младенческим выражением лица, послушливая и одновременно крайне безалаберная. И Алиса, красотка лет пятидесяти, проститутка, видимо – наркоманка. Удивлялась тому, что Алиса все время говорит. И находит, о чем говорить.

Медсестры Любашу любили. Потому что она смирно и без всякой брезгливости мыла сортир и ванну. Там почти всегда было чисто. Любашу за то угощали булочками и конфетами. Но каждый раз не было гарантии, что Любаше подарок понравится. Могла и отшвырнуть с диким хохотом. На второй день втянулась в больничный режим, успокоилась и заняла мысли стихами и воспоминаниями. Творила: мысли сосредоточились вокруг одежды покроя кимоно, которая тогда вдруг показалась едва ли не идеалом одежды. Разлет рук, украшенный цветами, и хрупкое тельце рисовала везде, даже на туалетной бумаге, карандашом. Карандаш дали после того, как сказала, что художник. Ручек и карандашей пациентам не полагалось.

Вечером Любаша с воплем: «Света хлебушек ест!» бегала и искала сестер. Оказалось, что лежавшая в соседней палате Света прятала кусочки хлеба за обедом и ужином, а ночью засовывала их во влагалище. Когда засовывала, становилось больно, и Света плакала.