Наталья Черных - Неоконченная хроника перемещений одежды

Утром следующего дня Анна пошла на Арбат, чтобы аскать – попросить у прохожих – рубль на завтрак. Ее остановил высокий худой человек с солнечной шевелюрой, золотой альбинос. Волосы придерживала симпатичная красная тесемка.

– Ну зачем ты аскаешь. Поехали ко мне, накормлю.

Это был Эйнштейн. Через месяц Анна снова приехала в Дубну – познакомить родителей со своим будущим мужем, выпускником мехмата МГУ. Эйнштейн был детдомовец. Ему по окончании школы дали малометражную двушку, где они с Анной и поселились. Для многих наших общих знакомых Анна была красивая женщина и яркая личность. Эти штампы ввиду Анны рассыпались мельчайшей пылью. Один из знакомых, человек чувствительный и нервный, психолог по образованию, как-то сказал не без горечи – эти доли горечи меня задели:

– Вы все делаете вид, что вы хиппи. Но вы не хиппи. Только у Анны в глазах есть нечто хипповое. Во взгляде.

– А что именно? – оживилась я. Заинтересовал ракурс, в котором приятель увидел Анну. Как будто кто-то из наших знакомых идентифицировал себя с хиппи. Их увядшей эстетике можно было подражать, их музыку можно было любить, можно было влюбиться в Моррисона или в Дженис Джоплин, но, как мне казалось тогда, желание быть хиппи или даже находить в себе нечто хипповое отсутствовало. Ошибалась, конечно, однако не в отношении себя и того знакомого. Но что именно знакомый назвал хипповым?

– Что-то бесстрастное, – осторожно ответил он, – теплое равнодушие.

К Анне понятия «теплое» и «равнодушие» не были применимы никогда. У нее был взрывной, до абсолютного холода, темперамент. Однако знакомый, возможно, имел в виду быт. Но и здесь не было равнодушия. Что Анна ненавидела, так это быт.

При словах о теле и одежде глаза Анны потемнели. Комиссаржевский подбородок напрягся, изменив иконописную линию нижней губы.

– Значит, тебе нужно много денег, чтобы накупить себе много тел.

– Да, и еще нужна такая работа, чтобы приносила много денег.

Анна прекрасно поняла, что шучу. Но шутить с Анной было чревато. Даже представить не могла, что меня ожидает.

– Знаешь, Иля, у Эйнштейна есть однокашница. Соня. Мы называем ее Соня Мармеладова. Она иногда приезжает, привозит еду и деньги. Так вот, она работает в одной фирме. А там нужны секретарши. Тебе с твоими ботинками нужно идти в секретарши. Вон какой на тебе свитер.

Свитер был элементарный. Хлопковый. Палевого цвета. Богемный, как мне тогда казалось. Возможно, так и было, иначе Анна не увидела бы в нем красной тряпки.

– Вот Сонин телефон. – Анна дала его несколько свысока. Для нее работа в конторе была чем-то унизительным. Продажным. Нерелигиозным. – Позвони ей. Хочешь, прямо сейчас. У них еще рабочий день.

Надо было слышать, каким нежным и презрительным голосом было сказано это «у них», и видеть, как приподнялся на крыле носа профиль.

Есть телефон, но вопрос – откуда удобнее позвонить и нужно ли именно сегодня. Вариантов не было: нужно ехать ночевать к родителям. Телефон в дедовой квартире был отключен за неуплату, то есть – за мои разговоры с Ваней, Никитой и родителями. Домой не хотелось. Но мотив смягчающий: ищу приличную работу. Пока обдумывала вариант, жидкий чай был выпит, а из своей кладовки с компьютером выполз Эйнштейн. До темноты гуляли в парке с собакой. В десять вошла в вестибюль метро. Отец был рад встрече, мать заохала, стала расспрашивать про деда и разогрела ужин. Молилась под одеялом, почти стыдливо, намеренно не вылезая, чтобы не впасть в молитвослов. Вспомнила, что в дедовой квартире, на диване в кухне лежат недавно изданные «Иноческие уставы», вздохнула, увидев себя к подвигам неспособной, и заснула.

Проснулась по-деловому рано, в восемь. В девять набрала написанный аристократическим почерком номер. Соня ответила крупными бусами обтекаемого голоса с отличной дикцией. Услышав, что, как и от кого, взяла паузу, велела ждать. Потом, вероятно, спросив начальство, пригласила на переговоры, назвав день и час. Но ведь на переговоры нужно что-то приличное надеть.

Офисной одежды у меня и не предвиделось. Гардероб, конечно, был подобран вещь к вещи, но к офису этот стиль никак не относился. А нужен был именно офис. Вот задача, достойная амбиций: выбрать из гардероба, составленного из вещей определенного стиля, подходящую одежду в стиле противоположном. Тогда носили объемную и не очень толстую синтетику с довольно мелким принтом: белые букетики по черному или темно-синему полю. Из цветов преобладали красный и утомительно бирюзовый. Формы одежды показывали свои мягкие и весьма привлекательные углы, но они на меня не действовали. Блузы были пастельных цветов с грубым ришелье либо с кружевным бельем под блузой, чтобы белье было видно.