Грэм Свифт - Свет дня

Любила ли она его — как бы у них ни началось? А он ее? Здесь нет рецепта, это не кулинария. Может длиться всю жизнь, может выгореть дотла за месяцы. Он, конечно, не хотел дотла.

Они гуляют среди деревьев в парке Уимблдон-коммон. Он берет ее, притиснув к стволу. Но она по-прежнему учит английский, учит слова.

Лучшее время, сказала Сара, было, когда они начали обучать одна другую: английский в обмен на сербохорватский. Учительница стала ученицей, начальный уровень — нулевой. На кухне (как будет «мускатный орех», как будет «тыква»?) или у Сары в кабинете с окном, выходящим в сад. Лучшее время: каждая учит другую своему языку. Пусть даже чувствовалось, что Кристина ей завидует. Что в этом странного? Ее кабинет, спокойное место, безопасное. Перевод текстов. Снаружи сад, зимний, усыпанный сухими листьями. Чувствовалось — Сара была тем, чем хотела быть Кристина.

Что ж — это желание сбылось. Насколько могло сбыться. Английский она выучила в совершенстве. Получила диплом. Тоже переводчица. Квалификация приобретена и удостоверена.

И даже мужчина у них был общий.

«Toadstool. Жабья табуретка», — говорит она. Сумасшедшее слово.

Нагибается (так я себе это представляю — детектив, наблюдаю за ними из-за деревьев), делает вид, что кладет в рот и ест, притворяется, что ей плохо. Чем все кончится? Вдруг она забеременеет — у них у обоих это на уме. Но не только это. Чем все кончится? Может, к примеру, чем-нибудь в подобном роде. Ядом, смертью.

Смотрят друг на друга так, словно оба взаправду что-то съели.

Любовь — это готовность терять, это не значит — иметь, владеть.

Выходит — она принесла жертву? Опять оказалась той, кто теряет все? Снова обездоленная — в нейтральной Швейцарии.

Что с ней было дальше? Куда она отправилась? Я мог бы ее найти, выследить. Командировать себя за границу. Выяснить — знает ли она.

Но это не моя забота, я тут ни при чем. Это его забота — того, кто здесь лежит. Боба.

Дайсон это сделал. Дайсон. И если бы в мире была хоть какая-то справедливость…

Я до сих пор потрясен — большей частью, правда, не тем, чем другие, не тем, чем была потрясена Рейчел. Скорее противоположным — тем, что эта история вдруг стала моей, стала историей недобросовестного полицейского, которого надо было примерно наказать. Чуть ли не преступление стало моим — преступление Ли Дайсона, который трижды пырнул ножом Ранджита Пателя в его магазинчике на Дэвис-роуд. Только что не убил человека (не впервой ему было убивать), но никак за это не поплатился.

Но я и своим поведением потрясен, не отрицаю.

Воскресный вечер. Экстренный вызов. Сентябрь восемьдесят девятого. Элен дома не было, так что я не могу свалить все на нее. На ее шпильки, на выводящие из себя замечания. «Глядишь и не видишь».

Да о чем это я? Как могла Элен быть виновата?

Три свидетеля — или не одного, как суд посмотрит, если дойдет, конечно, до суда. Но Дайсон это, его работа, его почерк, и он сидел теперь у меня в участке. Шанс сделать все ясным как дважды два.

Ранджит Патель. Но он через несколько секунд вырубился и двое суток потом не мог говорить. Чудом остался жив. А двое суток — это немало… Любой адвокат защиты убедит суд, что на память потерпевшего нельзя положиться. К тому же Дайсон есть Дайсон, и значит, Патель запросто может испугаться и сказать, что ничего не помнит.

Мира Патель, его жена. Но она выскочила из заднего помещения магазина чуть поздновато и не успела увидеть Дайсона (если это был он). Увидела только мужа, лежащего в страшной луже крови, и, смутно, чью-то фигуру (Дайсона, Дайсона), метнувшуюся за дверь. Первым делом кинулась, конечно, к мужу, а не оглядывать улицу, которая, судя по всему, была на удивление безлюдна, и проулок, ведущий к жилому массиву Каллаган-эстейт. Но теперь готова была заявить под присягой, что Дайсон — она знала это имя — до покушения на убийство несколько раз грубо угрожал и мужу, и ей. Однажды даже — правда, в ее отсутствие — показал мужу нож. Она была так же решительно, как я, настроена упечь Дайсона за решетку, и она полагалась на меня.

Помимо этого — Кенни Миллс, и только. Вещественных доказательств никаких. Нож (не маленький, лезвие — четыре дюйма минимум) найти не удалось, Дайсон (если это был он) очень ловко его потерял и за те минуты, что к месту преступления ехали полиция и «скорая помощь», успел (предположительно) вернуться в Каллаган-эстейт к себе на квартиру, снять всю одежду, сунуть в стиральную машину («Ну и что? День стирки»), избавиться каким-то образом от окровавленных кроссовок, одеться в чистое и отправиться в другой конец жилого массива к Мику Уоррену, у которого, по словам Уоррена, они сидели с семи часов и смотрели футбол.