Дмитрий Добродеев - Возвращение в Союз

— Я издалече, из постперестроечной эпохи… — Ну да, да что-то духом от тебя чужим разит. Я думаю, что ты, знай, офицер, ты — сучья кровь… и оттого к тебе пощады не будет… Вставай! — и я увидел наставленный в живот наган.

Мы шли перед глазами всей деревни: я — в спортивном костюме «Адидас», кроссовках «Найки», с заложенными за спину руками. За мной — с наганом наизготовку — зампредседателя колхоза «Красный путь» Шухаев. На деревенской площади — плакат: «Закончим посевную 343-го — досрочно! Засыпем в закрома сверх плана!»

Допрос был короток: «Откуда, вражья кровь?» — «Из Западной Европы». — Вредитель? — На все сто. — Хотел поджечь амбар? — Вот этой зажигалкой, — и я достал потертый «Ронсон». — Тогда считай, пришла пора. Поставить тебя на точку нулевого замерзания.

Ударом под зад меня втолкнули в часовню — покуда не приедет из района уполномоченный Нарофоминского ОГПУ Веревкин. Я обернулся: углы загажены и надписи — отборным матом. Я сел на пук соломы, задумался.

— Откуда, сударь? — седой старик подполз ко мне, представился. — Философ Занудрин. Степан Антоныч. Я — видный представитель религиозной русской мысли. А вас как величать?

— Аркадий Пидерзон… Скажи-ка лучше, видный представитель, не есть ли Россия средоточие всех самых темных сил истории?

— Ну что вы, батенька… — прокашлялся профессор, — как раз наоборот… Россия — светлое и тихое дитя… однако — поддается соблазнам и искушениям.

— Мне кажется, — продолжил я интересующую меня тему, — в России не сложилась аристократия, элита духа, и оттого — здесь доминирует фальшивое понятие «народ». На самом деле

— биомасса, безличное начало. Нам не хватает отбора духовных кадров… духовных кадров, закрепленных впоследствии культурой.

Профессор Занудрин недовольно ковырял в ноздре и что-то бормотал. При этом он шевелил большим корявым пальцем, выглядывающим из рваного ботинка.

— Могут ли русские управлять собой? — продолжал я эту опасную тему. — Вопрос актуальный. При ослаблении власти — будь то царской или коммунистической — они впадают в раж, становятся неспособны к самоорганизации. — На что профессор, вытащив большую синюю соплю, которую он растер об стенку: «Мягкость и отзывчивость русского может показаться бесхребетностью одновременно. Рассеявшись как дым, как сон, охранительный панцирь царизма оставил живую плоть русского народа не защищенной ничем, даже обычной кожей. О, как рдеет и рвется эта плоть! Обломилась потуга, обнажилась суть…»

На что я ответил негодующе, вспомнив 1992-й год: «Да, обнажилась суть и вылезла, бляха-муха, не ракета — как символ воли торчащая, а задница вонючая, из-под драных порток… Вот в такое время мы и живем почти всегда…»

В ответ на это профессор Занудрин присвистнул, подошел ко мне вприсядку, вытягивая два толстых красных кукиша, затем повернулся задом и громко испортил воздух. Закончив сию демонстрацию, он вернулся в свой уголок и заснул мирным сном. Беседа о свойствах русской души закончилась.

Некоторое время спустя загремел засов, с грохотом открылась ржавая дверь и в проеме возник сам оперуполномоченный нарофоминского ОГПУ Веревкин: «А ну, ребята, выходи по одному. Сейчас с контрой разбираться будем…»

Вылезли, жмурясь, на белый свет: я — в костюме «Адидас» и кроссовках «Найки» и профессор Занудрин в широкополой шляпе и рваных ботинках. Оперуполномоченный вытащил из планшетки листок бумаги и зачитал: «За распространение ложных сведений, за сеяние панических настроений, за контрреволюционную агитацию и пропаганду… одним словом, поповский выучка Занудрин и белый провокатор Пидерзон приговариваются к расстрелу, приговор привести в исполнение немедленно. Нарофоминское ОГПУ, 16 августа 33-го года».

На окраине деревенского кладбища уже лежали две лопаты. Поплевав на руки, мы принялись копать с двух концов одну братскую могилу.

Куски дерна, черной пахучей земли ложились по краям могилы. Веревкин измерил лопатой глубину, сказал «довольно» и попросил нас раздеться… спортивный костюм «Адидас» и кроссовки «Найки» легли рядом с широкополой шляпой Степана Антоныча.

В последний момент я вновь решил бежать. Попросившись справить нужду в кустах бузины, я внутренне перекрестился, набрал побольше воздуху, рванул наискосок через кладбищенскую рощу. Грянули выстрелы, одна из пуль срезала мне мочку уха, однако я был уже в лесу. Мать-природа в который раз приняла меня в свои объятья. Пробежав пару миль, я рухнул без сил в высокую и влажную траву.