Владимир Орлов - Лягушки

Но к Журину и отцовским тетрадям следует вернуться позже. После спектакля. После спектакля!

Ковригин снова взял со стола буклет. Так. Каллипига, значит, привезена из Журина временной Бабой. И создан художественно-исторический Совет, какой и должен определить, кому и на сколько лет (хотя бы до следующего порыва масс) украшать столь почтенное в Синежтуре место. И не только украшать, но и олицетворять собой красоту, силу, ум и уровень непорочности отечественной женской натуры. Проводились опросы общественного мнения. Сбрендившие люди требовали никого специально не ваять, а составить и осуществлять график вахтенного попеременного стояния на пьедестале живых особей женского пола. Их не смущало даже исторически оправданное отсутствие на Земле некоторых женщин из их списков, таких, как Жанна Д'Арк или жена князя Игоря Ярославна. "Этих держать на пьедестале хотя бы по пять суток в виде живых голографических изображений!" — горячились сбрендившие. "Здравствуйте! У нас же Баба каменная!" — осаживали горячившихся, и те умолкали. Другие, крайние, выступали с предложениями сделать отливки с певицы Славы, политической дамы Хакамады, сноубордистки и столбовой дворянки Собчак (Леди Кси), ведущей Дуни и ведущей Рины. И т. д. И с этих отливок ваять. Но оппоненты крайних посчитали, что до уровня названных претенденток Синежтур интеллектуально и нравственно ещё не созрел. Украсить город хотя бы новым и приемлемым вариантом статуи Екатерины Великой не предлагали. Плохая примета. Да и появились уже Екатерины в её городах — Екатеринбурге, Екатеринодаре, в Питере, а Синежтур — был особенный.

Под историей Каменной Бабы в буклете шла информация о Падающей Башне. Сразу же вспомнился вагонно-ресторанный официант и его слова, высказанные вроде бы в раздражении: "Она за Плотиной. Во владении Турищевых". Конечно, конечно. Один из Турищевых, ещё не породнившихся с Шереметевыми, и основывал в Синежтуре заводы. Особо интересных для Ковригина сведений в буклете не было. Одна лишь строчка порадовала: "…построена из подпятного кирпича". То есть глину для кирпичей Башни, добавляя в раствор яичный белок, разминали ступнями. А напомнила Ковригину синежтурская башня (на снимке) определенно-знакомое. Но не Пизанскую башню, нет. А колокольню Николо-Перервинского монастыря, в какой позавчера не допустила Ковригина сретенская "Кружка". Судить же о перервинской колокольне, возвращенной реставраторами из гражданского состояния в состояние духовно-эстетическое, Ковригин мог по ТВ-сюжету и фотографиям в последнем выпуске "Памятников Москвы". Московское барокко. Синежтурская башня была лет на тридцать моложе перервинской, но следовала московской традиции. Совсем рядом с перервинской колокольней в те же годы (при царевне Софье Алексеевне) были поставлены уже упомянутые Патриаршьи кельи, и в них на стене попугай, усевшись на крепкую лозу, поклевывал виноградины. Не залетал ли попугай и в Синежтур? Вспомнилась сейчас же Ковригину и Соликамская башня со схожим массивным основанием верхнего объёма. Но эта башня в его соображениях оказалась сейчас лишней. В гостиничном буклете ни о каком попугае упоминаний не было. Зато сообщалось о завершении Падающей башни, это был не крест, а молниеотвод-флюгер с водяным драконцем о шести лапах. Стало быть, на гранитном пьедестале гвоздём выцарапывали героя местных легенд.

"Завтра разберёмся!" — заверил себя Ковригин. В нем возбуждался азарт искателя.

"А ведь придётся сейчас тащиться в "Лягушки", — подумал Ковригин. — Если, конечно, не обнаружится достойных заведений поблизости".

Ковригин изучил последнюю страничку буклета с планом центральных улиц. Были рекомендованы приветливые кафе, бар и два ресторана при отеле "Блюдце", раньше там пыхтела, дымила, щи варила Фабрика-кухня, устремлённая в высоты общепитательных пристрастий едоков-коммунаров. Все заведения при отеле звались "Блюдцами", но с разными каёмками и каёмочками — с золотой, с голубой, с оранжевой. И даже с клюквенной. Однако в темени и в ливень, да ещё и не зная ночных и вечерних синежтурских нравов и тем более — капканов, разыскивать блюдца с каёмочками Ковригину не захотелось. Хотя он не был трусом и приключения любил. И шикарный, по словам буклета, ресторан "Ваше императорское величество", в народе — "Империал", стало быть, и с шикарными ценами, Ковригина не притянул. "Пусть он останется для меня пока загадочным", — решил Ковригин.

Оставались "Лягушки" и ресторан при гостинице. Кстати, о "Лягушках" в буклете было сказано вскользь и с как бы адресованной бывалому человеку ухмылкой стыдливости — мол, и такие бастарды у нас имеются, а коли вам присуща неразборчивость вкусов, кулинарных в частности, то и зайдите туда. Естественно, гостиничный ресторан был расписан в буклете кистями рублёвско-шоссейного художника Фикуса и приравнен к парижскому "Максиму".