Стив Сем-Сандберг: Отдайте мне ваших детей!

О председателе поговаривали, что он предпочитает обществу раввинов и членов Совета компанию простых людей. В гетто ему было лучше среди хасидов в училище на Лютомерской улице или среди необразованных, но глубоко верующих ортодоксальных евреев, которые, пока было можно, ходили на большое кладбище, расположенное на Брацкой улице. Там они часами сидели между могилами, сгорбившись под талесами и раскрыв замусоленные молитвенники. У всех у них, как у него самого, была в жизни потеря — жена, ребенок, богатый могущественный родственник, который мог бы дать им еду и кров теперь, когда они состарились. Извечное shokeln, вечная горестная жалоба:

Молодые были настроены не так возвышенно:

— Если бы Моше оставил нас в Мицраиме, мы сейчас сидели бы в каирском кафе, а не здесь взаперти.

— Моше знал, что делал. Не оставь мы Мицраим, нам не было бы благословения Торой.

— И что нам дала ваша Тора?

— Сказано: «Им эйн Тора, эйн камах» — «Без Торы нет хлеба».

— А я вот уверен, что и с Торой у нас хлеба не будет.

Председатель платил Фельдману за то, чтобы тот зимой поддерживал порядок в его летней резиденции на улице Кароля Мярки. Почти все члены совета старейшин помимо квартир в гетто имели в своем распоряжении «летнее жилье» в Марысине; ходили слухи, что некоторые вообще не выезжают отсюда, подобно золовке председателя принцессе Елене, о которой говорили, будто она покидает летнюю резиденцию только ради концерта в Доме культуры или когда какой-нибудь фабрикант устраивает торжественный обед для шпицн из гетто; тогда она появлялась — в одной из своих многочисленных элегантных шляп с широкими изогнутыми полями и с парой любимых зябликов в плетеной клетке. Принцесса Елена коллекционировала птиц. Она велела своему личному секретарю, незаменимому господину Таузендгельду, устроить в саду возле дома в Марысине большие вольеры, в которых содержалось не меньше пяти сотен птиц самых разных пород, и многие были в этих широтах редкостью. Во всяком случае, в гетто не часто видели еще каких-то птиц, кроме ворон.

Сам председатель избегал излишеств. Даже недруги могли свидетельствовать, что его потребности были очень умеренны. Однако сигарет он выкуривал множество, а засиживаясь допоздна за работой в барачной конторе на площади Балут, нередко подкреплял силы стаканчиком-другим водки.

В такие вечера (и в разгар зимы) Дора Фукс звонила Фельдману и предупреждала о том, что председатель едет; тогда Фельдман брал ведра с углем и отправлялся пешком на улицу Мярки, чтобы затопить камин; председатель приезжал, еле держась на ногах, ругался, что в доме холодно и сыро, и Фельдману приходилось вести старика в постель. Фельдман как немногие был знаком со всеми перепадами настроений председателя, с океаном ненависти и зависти и саркастической улыбкой, обнажавшей прокуренные, коричневые от табака зубы.

Фельдман отвечал и за Зеленый дом, стоявший на углу Загайниковой и Окоповой улиц. Зеленый дом был самым маленьким и самым дальним из всех шести сиротских приютов, организованных председателем в Марысине, и часто Фельдман находил председателя именно здесь — сгорбившимся в коляске, напротив забора, огораживавшего игровую площадку в саду.

Это было удивительно — старик обретал покой, наблюдая за играми детей.

Дети и мертвецы. Они не смотрят по сторонам. Для них важно только то, что у них перед глазами. Их не обманешь играми в значительность, в которые играют живущие.

Они говорили о войне — председатель и Фельдман. О могучей немецкой дружине, которая наступает по всем фронтам, о евреях, которых преследуют в Европе и которым приходится жить под пятой всесильного Амалека. Председатель признавался, что у него есть мечта. Вернее, две мечты. Одну из них он много с кем обсуждал, это была мечта о протекторате. Другую он доверял очень немногим.

Я мечтаю, говорил он, показать властям, какие евреи усердные работники, и уговорить немцев расширить гетто. Другие районы Лодзи тоже надо включить в его состав, и когда война закончится, власти наконец убедятся, что гетто — особое место. Здесь сияет свет трудолюбия, здесь производят то, чего не производят больше нигде. Всем выгодно, что запертое в гетто население Лицманштадта работает. Когда немцы поймут это, они сделают гетто протекторатом, и оно войдет в число областей Польши, присоединенных к германскому Рейху: евреи под покровительством Германии честно зарабатывают свободу усердным трудом.