Стив Сем-Сандберг - Отдайте мне ваших детей!

Она не может так сказать.

Новый день, новый рассвет. Снова она идет к Марысину. Проходит по Марысинской, вдоль длинных тракторных прицепов, составленных в аккуратный ряд с расстоянием двадцать метров между прицепами. На полпути к резиденции председателя немцы поставили заграждение, возле которого горстка бездельников-полицейских зубоскалит с часовым.

Немногочисленные отставшие от колонн — поодиночке или группками, в основном пожилые мужчины и женщины — движутся по улице со своим багажом. Сейчас, когда старики не маршируют в колонне под конвоем, они кажутся еще более уязвимыми. Это замечают полицейские из Службы безопасности. Один из них вдруг делает длинный скачок (черный плащ зонтом вздувается над высокими сапогами, тихо звякает портупея) и бросается за одним из евреев. Чем провинился несчастный? Лишний багаж? Идет слишком близко к обочине? Вокруг упавшего вдруг собираются все пятеро полицейских. Сквозь хохот и рев слышатся глухие стоны, когда носки сапог бьют в мягкое тело, и отчаянные призывы о помощи.

В тот же миг раздается странный свист, и воздух вдруг выходит из легких Розы. Она видит, как часовой, стоящий у шлагбаума, делает два шага вперед и предупреждающе взмахивает руками; свист перерастает в грохот, и под ее бегущими ногами земля качается, словно Роза оказалась на висящей в воздухе доске.

Она обнаруживает, что лежит в канаве на избитом человеке; видит, как дым взрыва поднимается над мягкими ремнями его рюкзака. Одновременно что-то протягивается к ней сверху, кто-то хватает ее под мышки и снова выводит на дорогу. Это Замстаг. (Она бы узнала его, явись он из глубин сновидения.) Что он здесь делает? Но размышлять некогда.

— Беги, — коротко говорит он и указывает на дома вниз по Марысинской.

Каким-то чудом Роза снова держится на ногах. Она все еще чувствует себя стоящей на палубе корабля, который норовит лечь набок или перевернуться. Здания у дороги тоже как будто скользят туда-сюда; их то заволакивает текучим густым дымом, то становится снова отчетливо видно. Лишь войдя в подъезд, она понимает, что вернулась в дом, где ночевала позапрошлой ночью.

Лестничные клетки и квартиры тогда переполняли беженцы. Сейчас здесь ни души, только брошенные вещи: одеяла, матрасы, кухонная утварь. Роза поднимается на третий этаж. Окна в квартире широко открыты. Выглянув, Роза видит длинный ряд прицепов, вдоль которого она прошла, но теперь она понимает: прицепы стоят там не в ожидании акции, а потому, что акцию уже провели. Эсэсовцы прочесали этот район и очистили его ночью, пока Розы не было. Вот почему людей не осталось. Вот почему заграждение поставили выше по улице.

Позади нее в дверном проеме возникает Вернер Замстаг.

С состраданием возвышенно-отстраненным, похожим на сарказм, он стоит и смотрит, как кровь стекает по лифу ее платья.

Потом он наклоняется над ней. У Розы мелькает мысль, что он сейчас убьет ее, но Замстаг берет ее под мышки и удивительно ловким движением забрасывает себе на спину. Повиснув у него на плече, Роза наконец замечает, что все еще держит в руке список детей презеса. В другой руке судорожно зажат носовой платок со следами крови — она оставила его на случай, если придется ухаживать за кем-нибудь из детей. Они спускаются по загроможденным лестницам и снова оказываются в гетто.

Но теперь это город-призрак.

Везде раскрытые настежь двери. Зияют пустые окна.

По кварталу словно промчался ветер — но куда он дул? Он лишь создал пустоту, ничего не сдвинув с места.

Уже рассвело, но небо все еще черное.

Роза вцепилась Замстагу в плечо; краем глаза она замечает дома, дворы, заграждения и стены, плывущие перед глазами. Замстаг несет ее окольным путем. Он двигается ловко, как животное, пробегает между рядами сараев и уборных, где зловоние бьет в нос, — и в следующее мгновение наплывает душно-сладкий запах еще не в полную силу расцветшей сирени. На миг Розе кажется, что мимо промелькнул двор Центральной тюрьмы с намотанной поверх ограды колючей проволокой. Потом она снова приходит в себя. Они стоят во дворе перед зданием, которое некогда было детской больницей. Вывеска на выбеленном дождями и ветром фасаде подтверждает:

KINDERHOSPITAL DES ÄLTESTEN DER JUDEN

Все еще видны следы большой Промышленной выставки Центрального бюро по трудоустройству. В холле стоят витрины, среди осколков стекла и обрывков занавесок лежат сугробы плакатов, исписанных статистическими графиками и кривыми: они особенно жалки теперь, с грязными отпечатками подошв на красиво вычерченных колонках цифр.