Аттила Бартиш - Спокойствие

— Хотите есть? — спросил я и выложил продукты на столик.

— Ешь, у меня сегодня нет аппетита, — сказала она, потом села, закурила сигарету и снова стала смотреть на птиц. Снаружи хлопнула дверь туалета, вскоре к чириканью канареек и воробьев добавился стон какого-то мужчины. — Это Нитраи — сказала она. — У него уже две недели запор, кряхтит тут у меня каждый вечер, — потом она хриплым голосом закричала: — Нитраи, выпейте ж наконец касторки. Тот крикнул в ответ: иди в жопу, я настучу на тебя моралистам, ты, шалава.

— Все равно не настучит, — махнула она, как будто желая успокоить меня, чтобы я оставался и ел. Она потушила сигарету, зажгла плиту и поставила кипятиться воду. — От холодной воды они заболеют, — сказала она и стала сыпать из бумажного пакета в клетки какие-то семена, приговаривая: Ребекка ест.

— Откуда они? — спросил я.

— Отовсюду. Лучшие — от постоянных клиентов, в презент. Только они все приносят птиц со сломанными крыльями, потому что так птицу продают дешевле или отдают бесплатно. В принципе не важно, здесь не особенно полетаешь.

— А ворона?

— Я сегодня нашла ее на площади. Какая-то собака постаралась.

Она проверила мизинцем, готова ли уже вода, наполнила поилки и снова закурила сигарету.

— Трахаться будешь? — спросила она.

— Нет, — сказал я.

— Ты джентльмен. Наверняка ходишь в “Анну”.

— Не поэтому, — сказал я.

— Всего за триста. Я работала в “Анне”.

— Я пока не хожу туда.

— Ты женат?

— Нет, не женат.

— Если ты женат, то будешь трахаться. Женатые трахаются гораздо чаще.

— Я могу спать здесь? — спросил я.

— Тоже за триста. Но только сегодня ночью, потому что завтра постоянный клиент. По вторникам приходит почтальон.

— Хорошо, — сказал я.

— Он принес канарейку. Но ты плати сразу, заранее.

— Конечно, — сказал я и вытащил три сотни, она взяла деньги и засунула в шкаф, за одну из клеток.

— Отсюда не украдут. Если кто-то полезет, я проснусь от шума. Стерегут лучше, чем собака.

— Это вы? — спросил я и показал на фотографию, висевшую над кроватью.

— Мама.

— Похожа. Ваша мама была очень красивой женщиной.

— Не надо ко мне клеиться. Трахайся со мной за триста. Если захочешь быть постоянным клиентом, приноси птицу.

— Я не клеился, она правда красивая.

— Да уж. Вот и пускай висит и все видит… Ну, раздеваешься?

— На самом деле, я просто хочу переночевать.

— Тебя турнула жена, да?

— У меня нет жены, — сказал я.

— Если не хочешь о ней говорить, не надо.

— Почему ты не веришь, что у меня нет жены? — спросил я.

— Мне плевать. Я верю, — сказала она. — Только женатые поначалу так ломаются. Но и они привыкают, как миленькие, потому что женам плевать на их хрен.

Она закрыла двери шкафа, чтобы птицы замолчали.

— На-ка, выпей, — сказала она и вложила мне в руку поллитровку водки, которую отыскала под плитой, потом стащила с себя красное трикотажное платье, расстегнула бюстгальтер, и из чашечек вывалились ее огромные груди, расправились, словно смятая губка, или чайная роза, увядшая от дождя.

Наверняка почтальон ходит сюда из-за этих грудей, думал я. У него тоже могут быть всякие комплексы, думал я. Калеки и те захотят спрятаться между ее огромных грудей, думал я. А инвалид в коляске, который каждое воскресенье заворачивает в эту сторону, наверняка тоже заглядывает сюда, думал я. Одной рукой крутит ручку, одной ногой рулит и спокойно едет на красный свет, потому что ему нечего терять, думал я. Он катит прямо по ногам дорожного полицейского и кричит ему, твою мать, а тот отпрыгивает. Он даже паспорт не спрашивает, не дурак же. Знает, нет смысла связываться с тем, кому нечего терять, думал я. Завтра надо будет попробовать, думал я. Перейду на красный, и, если не спросят паспорт, тогда уж точно мне терять нечего, думал я и смотрел, как женщина снимает туфли. Ее ноги были перепачканы грязью, поэтому она достала из-под подушки носовой платок, поплевала на него, вытерла стопы и кинула платок под кровать.

— Ну, ты идешь? — спросила она.

— Я лучше посплю в кресле, — сказал я и залпом выпил стакан водки, чтобы побыстрее заснуть.

— Можешь раздеться, я не карманница, — сказала она.

— Я знаю, — сказал я.

— Выключишь потом свет, — сказала она и натянула на себя одеяло.

Я сдвинул кресла, разделся, пошел к раковине и выпил из горсти глоток воды, так как водка жгла мне горло.

— Почему вы хотите, чтобы ваша мама все видела? — спросил я уже в темноте.