Сири Хустведт - Что я любил

Прошлой весной мы вместе стали слушать по радио трансляции бейсбольных матчей клуба "Нью-Йорк Мете". Сейчас, когда на дворе конец августа, только и разговоров что о серии игр с "Янкиз". Ни Ласло, ни я в жизни не страдали бейсбольной лихорадкой. Мы слушаем за тех двоих, кого уже нет в живых, за них упиваемся стремительностью круговых пробежек, мощными даблами, эффектными проходами на третью базу и баталиями на первой базе по поводу того, было ли касание. Я полюбил язык бейсбола, все эти "слайдеры", "фастболы", "флайболы", "триплы", мне нравится слушать радиотрансляции, нравится, когда Боб Мерфи призывает болельщиков не переключаться, потому что впереди — "сводка лучших моментов игры". Я даже не подозревал, что прямые спортивные репортажи способны так будоражить кровь. На прошлой неделе я "доболелся" до того, что не смог усидеть в кресле, вскочил и кричал: "Да-вай! Да-вай!"

Ласло с удовольствием достает папки с работами Мэта и рассматривает рисунки. Когда у меня устают глаза, он описывает для меня все, что там нарисовано. Я откидываюсь назад в кресле и слушаю, как Ласло рассказывает о крохотных человечках, населяющих Нью-Йорк моего сына. На прошлой неделе он говорил о картинке с Дейвом.

— Дейв сидит на стуле. Трясется. Замерз. Что-то он совсем того, хотя глаза вроде смотрят. А классно Мэт ему сделал эту бороду седую. Сначала волнистые линии, а потом, прямо поверх, — белый мелок. Эх, ты, Дейв-бедолага. Думает, поди, о какой-нибудь бывшей подружке. А мысли-то все больше невеселые. Мэт проложил ему такую черточку между бровями. Кисло нашему Дейву.

Когда я работаю над книгой о Билле, то Ласло — моя правая рука. За эти годы книга то разбухала, то сжималась, то снова начинала расти. Я тороплюсь ее закончить к ретроспективе творчества Билла, которая пройдет в 2002 году в Музее американского искусства Уитни. Но еще в начале лета я бросил диктовать Ласло последние поправки к монографии и стал писать эту книгу. Ласло я объяснил, что для того, чтобы продолжить работу, мне необходимо довести до конца одно дело сугубо личного характера. Но он мигом заподозрил, что я чего-то недоговариваю. Ласло знает, что я извлек на свет божий свою пишущую машинку и, забыв про все на свете, целыми днями печатаю. Я выбрал старушку "Олимпию", а не компьютер, потому что на машинке легче вслепую сохранять положение пальцев на клавиатуре. На компьютере у меня так не получается.

— Зря вы, Лео, перенапрягаете глаза, — твердит мне Ласло. — Какая разница, что вы там делаете, все равно я могу помочь!

Но в этой работе он мне не помощник.

Еще перед отъездом в Париж Вайолет сказала, что на Бауэри она собрала для меня коробку с книгами из библиотеки Билла. Она отложила те, что я хотел бы иметь, и те, которые могли понадобиться мне по работе.

— В них полно закладок, — сказала она, — а кое-где длинные заметки на полях.

Я не мог забрать книги почти два месяца. Когда я наконец дошел до мастерской, мистер Боб, бормоча, проследовал за мной на второй этаж, сопровождая свои тирады подметанием. Я, оказывается, пришел ограбить дух покойного, я вторгся в священные пределы смерти, я намереваюсь обобрать Красотулю, потому что посягаю на наследство. Когда я показал ему свое имя, написанное на коробке рукой Вайолет, мистер Билл на мгновение лишился дара речи, но потом разразился пространным монологом о горке "с начинкой", которую он лет двадцать назад откопал на развале во Флашинге. Когда я с картонной коробкой в руках направился к выходу, мне, в качестве порицания, было пущено вслед весьма прохладное благословение.

Вайолет решила сохранить за собой мастерскую. Она по-прежнему платит аренду и за помещение на втором этаже, и за жилье мистера Боба. Рано или поздно или сам владелец, или его наследники захотят что-то сделать с домом, но пока единственным обитателем этой Богом забытой развалюхи является выживший из ума, но чрезвычайно разговорчивый старик. Основным источником пропитания для мистера Боба теперь стали бесплатные столовые Армии спасения. Где-то раз в месяц я захожу его проведать, а если понимаю, что очередного его монолога мне не пережить, то посылаю вместо себя Ласло. Каждый визит сопровождается продуктовой "передачей" и недовольным брюзжанием по поводу того, что не то принесли. Однажды мистер Боб вообще обвинил меня в полном отсутствии "понятий о вкусе". Тем не менее я все-таки ощущаю, как он мало-помалу становится ко мне помягче. Он поносит меня не столь непримиримо, а его благословения и напутствия звучат все пространнее и цветистее. Я ведь и хожу в мастерскую не из альтруистических побуждений, а исключительно ради этих витиеватых прощаний, чтобы послушать, как мистер Боб будет поминать божественное сияние, святых архангелов, Духа Святого и невинного агнца. Я с нетерпением жду его творческих измышлений на темы псалмов. Особенно от него достается тридцать восьмому, с которым он обращается предельно вольно, то призывая Господа избавить мои суставы от болезненной скверны, то прося Его укрепить мою плоть.