Дмитрий Липскеров - Последний сон разума

– А пистолет где?

– Митрохин, воспользовавшись недомоганием моим…

– Понятно…

– У меня, товарищ майор, в кителе протокол допроса сохранился, а в нем признание в совершенном убийстве!

– А китель где?

– Должно быть, в шкафу.

Майор икнул, встал с постели и направился к шкафу, в котором действительно обнаружил китель Синичкина, а в нагрудном кармане бумажку с признаниями Митрохина.

– Ай, молодца! – похвалил Погосян, зачитавшись. – Бог с ним, с пистолетом! Отыщем!.. Я вот что тебе еще сказать хотел… Ты это, про женщину у меня не говори никому… Ладно?

– Про какую женщину? – сделал недоуменное лицо Синичкин.

– Спасибо тебе, – захлюпал носом майор. – А то вокруг одни неприятности…

– Все наладится, – подбодрил Володя и погладил Погосяна по колену. – В жизни все так: сначала плохо, потом хорошо, а еще потом все перемешивается.

Погосян покивал головой, выражая полное согласие, затем засобирался навестить Карапетяна, но тут хлопнул себя по лбу:

– Совсем забыл! Я тут тебе приводом доставил этого, как его… Ну, представителя Книги этой, как ее?..

– Гиннесса?

– Во-во! Болгарина! Жечка Жечков его зовут. Ты тут с ним пока пообщайся, может, рекорд состоится?

После этих слов своего начальника Синичкин заволновался очень и попытался приподняться в кровати, но двухцентнеровые ноги не дали ему это сделать и он чуть было не пустил под себя нутряные газы от натуги, вспотел лбом и остался в прежнем положении.

– Ну будь молодца! – пожелал на прощание Погосян и отбыл с резиновой дубинкой в руках.

Через пару минут в палату юркнул хорьком мужчинка средних лет, с черными кудряшками на макушке, и с порога объявил, что он Жечка Жечков, представитель Книги рекордов Гиннесса.

– Знаю, знаю, – заволновался Володя.

За представителем в палату проникли мужчина с камерой на плече, оператор из Латвии по фамилии Каргинс, и женщина, вооруженная длинной палкой с микрофоном на конце.

– Показывайте, – скомандовал Жечка Жечков.

– Что, сейчас?

– А когда?

– Так я же без нижнего белья! – застеснялся участковый.

– Нам не премудрости ваши нужны, а ноги. Мы – Книга рекордов, а не видео «Пентхаус».

– Стесняюсь я…

– Мы что, канителиться с вами будем? – разозлился болгарин и затряс кудряшками. – У нас еще три заявки на сегодня. Ребенок новорожденный весом в семь килограмм, пять тысяч отжиманий и женская грудь тридцатого размера! А вы ноженьки свои показывать стесняетесь… А ну, открывайтесь!

Синичкин зажмурил глаза, собрался с духом и стянул с себя одеяло. От смущения он боялся даже дышать, вспотел теперь всем телом, но тут услышал, как затрещала камера, как раздались изумленные возгласы и по-болгарски с темпераментом заговорила женщина-звукооператор. Затем Володя ощутил, как под его ноги просовывают что-то холодное, набрался смелости, открыл глаза щелочками и стал наблюдать за процессом измерений, которые проводил сам Жечка Жечков русским сантиметром. После очередного замера он поворачивался на камеру и сообщал:

– Ляжки – три метра двенадцать сантиметров в обхвате! Икры – метр ноль семь! Щиколотки – пятьдесят! Половой орган – два…

Володя открыл глаза настолько, насколько было можно, и грозно заговорил:

– Вот этого не надо!

– Чего этого? – удивился болгарин.

– Про половой орган!

– Знаменитым стать хотите?

И тут что-то произошло. Володя Синичкин неожиданно ощутил в ногах такую боль, какая еще ни разу не приходила к нему за всю жизнь. Все внутренности обдало словно расплавленным свинцом, который заставил жирные ляжки конвульсивно затрястись, отбрасывая от себя болгарина, который закричал: «Снимайте, снимайте все!» Камера стрекотала, а женщина-звукооператор подносила микрофон к губам участкового, записывая все стоны российского милиционера. Неожиданно ноги Володи засветились внутренним огнем, отчего Жечка Жечков и вовсе пришел в творческий экстаз, затем конечности покрылись изморозью, и Володя Синичкин пронзительно закричал:

– Петровна! Петровна!

В его крике было столько отчаяния, столько призыва, что в груди у оператора похолодело, хоть он не очень хорошо понимал по-русски.

Что-то надорвалось в правой ноге Володи, замерцал свет в палате, какая-то тварь выползла из образовавшейся в ляжке прорехи, зажужжала и улетела куда-то.

– Прости меня, Петровна! Прости меня, нянечка дорогая! – кричал Володя, проливая из глаз ручьи слез. – Милая моя!..

А между тем нянечка Петровна лежала у себя дома на столе со свечкой в руках и на ее восковом лице утвердилось умиротворение. В ее уши пели добрые песни юные ангелы, а пожилые готовили душу к путешествию на небеса, которые Петровна заслужила своим неистощимым милосердием ко всем больным и страждущим.