Дмитрий Липскеров - Последний сон разума

– Ах! – произнес Илья, когда стайка рыбок запрыгала возле самого его лица, касаясь тельцами щек, а некоторые, самые отважные, проносились в полете над бритой головой, царапаясь нежными животиками о жесткую поросль.

Откуда здесь такие рыбы? – подумал Илья напоследок. – Здесь же только бычки водятся…

Еще он подумал незначительно о том, что мыло осталось на берегу, но тут же забыл и об этом…

Ему было очень хорошо. Его тело расслабилось, он весь созерцал вибрирующий вокруг него мир, сам завибрировал, испытывая небывалое счастье всеми органами, всеми клеточками, и от всего этого, от небывалого восторженного подъема решительно сделал последний шаг в непроглядную глубину, нырнул и превратился в рыбу…

Капитан Синичкин, сорока четырех лет, участковый милиционер Пустырок, получивший капитанское звание всего шесть недель назад, обход своей территории начинал обычно со свалки, которую начальник отделения майор Погосян называл не иначе, как рассадником криминогенной заразы, портящим все показатели почти благополучного района.

Перед началом инспектирования местности капитан Синичкин выпивал с утра стакан кефира и только, так как пытался бороться с полнотой, скопившейся почему-то особенно в ляжках, заставляя их, жирные, тереться друг о друга. К концу дня кожа обычно воспалялась и зудела до утра натертой мозолью.

Жена капитана ежевечерне мазала полную плоть мужа специальной мазью, купленной у подруги за приличные деньги, так как та рассказывала, что добывает мазь у одной старушки, которой почти сто лет и которая одна знает рецепт чудотворной мази, замешанной, как говорит сама старуха, на живой клетке.

– Что мы будем делать, когда старуха помрет? – спрашивала жена мужа. – Сказала старая, что рецепт с собой в могилу унесет!

И действительно, мазь приносила Синичкину к утру облегчение, так что он мог безболезненно натянуть на себя форменные брюки и работать до вечера.

– Не знаю, – пожимал плечами супруг, но на всякий случай, на силе воли, принимался худеть, выпивая с утра стакан нежирного кефира.

Следующее принятие пищи он планировал на два часа дня, решая обходиться на обед отрубевым хлебом с куском нежирной колбасы и цветочным чаем. На вечер же предполагался все тот же кефир, но с какой-нибудь булочкой, намазанной растительным маргарином.

Но на обеде его диета, его мечты о глобальном похудании обычно заканчивались, так как отделение милиции, в котором он имел честь служить, почти на восемьдесят процентов состояло из армян. В обед офицеры-армяне собирались за одним столом, раскладывая на нем всякую кавказскую всячину: и хошлому – вареную телятину, и бастурму – вяленую баранину, нарезанную тонкими ломтиками, просвечивающими спелым гранатом, и аджапсандали – овощное рагу со специями, от которых становилось хорошо на душе, и долму – мясной фарш, сваренный в завернутом виноградном листе, маринованном в уксусе; и запивалось все это хорошим чаем – единственным, что было на столе не армянским, так как многие любили чай «Lipton» – черный иностранный, с лимоном.

Капитан Синичкин пытался было есть свой отрубевый хлеб с колбасой, но тут же в его сторону неслись презрительные «вай-ну», да и запах от армянского стола столь мучил ноздри многообразием ароматов, а слюна заполоняла все ротовые окрестности, что участковый не выдерживал и, махнув в сердцах на диету, хватал с тарелки огромный кусок мяса и жевал его с великой грустью, какая бывает от несбывшихся надежд.

– Вот и молодца! – хвалил начальник отделения, когда в желудке капитана находила свое место значительная часть армянских продуктов. – Молодца!.. А то как работать станешь на одном кефире? – И сам отвечал: – Плохо. А мы тебя в звании понизим. Отдадим твою звездочку Карапетяну, а то он двадцать лет все прапорщик. Есть надо хорошо! Понял?

– Так точно, – с еще большей грустью отвечал Синичкин, так как вспоминал свои болезненные ляжки и многословные укоры жены.

Исподволь рассматривая фигуру своего начальника Погосяна, он несколько ему завидовал, так как у низенького армянина все в фигуре развивалось нормально. Короткие ножки были худы и кривы, а потому тереться ляжками не могли. Все излишние калории скапливались там, где им и положено, а именно в животе, мячик которого Погосян называл комком нервов.

– Комок невров! – с гордостью произносил армянин, коверкая слово, либо по незнанию, либо нарочно, и поглаживал свой живот с уважением.