Джоанн Харрис - Небесная подруга

Внезапно мои размышления прервал низкий, тягучий, скрипучий звук, невероятно глубокий, исходивший из самых недр, будто отворились древние подземные кузницы. Он сопровождался пиликаньем скрипки, словно закружилась древнейшая, рассыпающаяся от ветхости карусель. Музыка ускоряла темп, ярмарочные мелодии раздавались все громче. Свет померк, по земле протянулись тени, накрывшие деревья и кусты, и лишь изредка вспыхивали лучи — зеленые, розовые, ярко-синие, — обрисовывая детали зловещего пейзажа, то пенек, то вытянутую ветку. Или это были не ветки? Не знаю, почему я так решил. Купол над головой вертелся быстрее, музыка играла все ритмичней. Я нащупал в темноте какую-то твердую выщербленную поверхность и ухватился за нее. Бубенчики, резная грива — конечно же, это была деревянная лошадка. Карусель крутилась слишком быстро, лошадка подскакивала, но я не мог оторваться от единственного устойчивого объекта своего мира, поэтому зажмурился и не смотрел вокруг, пока не привык к стремительному движению. Когда мне стало легче, я рискнул приоткрыть глаза.

Я увидел свет, но не ясное сияние дня, а вульгарные разноцветные ярмарочные огни. В этом ярком свете я разглядел, что на карусели Розмари я не один. Там были и другие лошадки: красные, белые, черные и синие, с бубенчиками на сбруе, с длинными гривами, летящими по ветру, с бешеными стеклянными глазами и пылающими красными ноздрями.

Роберт тоже был здесь, его пальцы стискивали поводья, плащ развевался, как крылья. Я окликнул его по имени, надеясь перекричать оглушительную музыку… и он обратил ко мне лицо.

Он был мертв, бедняга. Лицо бледное, губы синие, глаза совсем закатились, так, что видны только белки. Я вскрикнул от ужаса и жалости, карусель накренилась, и голова Роберта мотнулась на сломанной шее. Тут я понял, что на каждой лошадке сидит всадник — мертвый всадник. Мужчины, женщины, знакомые и незнакомые. Кто-то ухмылялся мне, оказавшись рядом. Женщина в маске послала воздушный поцелуй, дохнув тленом. Иные болтались в седлах со сломанными спинами и перерезанными глотками, у одного шея была свернута назад, как у куклы. И тут меня пронзила мысль, наполнив сердце ледяным ужасом: я видел всех, кто катался вместе со мной на этой карусели, кроме одного. Одного-единственного.

По спине пробежали мурашки, будто потянуло сквозняком. Повеяло смрадом, как от протухших овощей. Что-то коснулось плеча. Обернуться я не мог, словно двигался под толщей воды. Что-то дотронулось до моего лица.

Что-то холодное.

Я боролся, безуспешно пытаясь избежать того, что мне предназначено. Молотил свою лошадку ногами по бокам, стараясь обогнать преследователя. Потом снова попытался обернуться, и на этот раз у меня получилось.

Грянувшая музыка заглушила мой вопль. Ужас обрушился на меня, как падает перезрелая слива. Женщина была в бархатной маске, открытыми оставались только губы и кончик носа, но я узнал ее: Офелия через десять дней после того, как она утопилась. От нее пахло тиной, и к этой вони примешивалась другая, еще более мерзкая. В волосах застрял ил реки Кэм, тело под белым платьем деформировалось. Когда-то у меня была японская гравюра, изображающая шесть стадий тления тела юной девушки, брошенного на горном склоне. Это было отвратительно, но увлекательно — смотреть, как труп в белых погребальных одеждах меняется, распухает, потом усыхает…

— Жду под твоим окном, — прохрипела женщина в маске.

Я снова вскрикнул, ударил свою лошадку по бокам и отпрянул назад, оставляя ошметки кожи с ободранных ладоней на полированном дереве. Мой рассудок угас среди вспышек света, подобных фейерверкам (я и их видел, они горели ярче всей ярмарочной иллюминации), когда утопленница приблизилась ко мне.

— Я Валентиною твоей, — неумолимо продолжала она, — жду под твоим окном. [10] Шекспир У. Гамлет. Песня Офелии. Перевод М. Лозинского.

Затем холодные мягкие руки соединились на моей шее. Ее рот раскрылся, на меня пахнуло могильным тленом, я упал в этот рот — и все исчезло, все полетело в черный тоннель, которым была Розмари. Крики и мольбы утратили смысл.

— Как насчет кофе, Джинни?..

Элис запнулась. Чашка у нее в руке покачнулась, но не упала.

— Спасибо, — тихо ответила Джинни. — Но не думаю, что я сейчас хочу кофе. Я бы немного прогулялась.

— А-а… Да, конечно.

Преображение девушки потрясло Элис, она потеряла дар речи. Мысли заметались. Неужели это и есть настоящая Джинни? Она не просто поменяла одежду, но сбросила оболочку, открыв подлинное содержание. Сняла бледно-голубое платье, в котором казалась средневековой дамой. Обвела глаза черным, будто надела маску. Причесала рыжие волосы так, что они стояли торчком. Натянула выгоревшие джинсы (на каждой штанине по длинной прорехе, открывающей белую кожу), футболку с черепом и яркой надписью «СМЕРТЬ». На ноги надела замшевые пурпурные сапоги до середины бедра, со шнуровкой и острыми каблуками, оставлявшими в ворсе ковра дырочки — вроде вентиляционных отверстий для подковерных жильцов. В этой жуткой молодежной одежде Джинни выглядела еще моложе и беззащитнее, чем раньше. И гораздо опытнее.