Фланнери О'Коннор - Царство небесное силою берется

На следующее утро, пока Таруотер спал, он сбегал в магазин и купил ему приличный костюм, клетчатую рубашку и красную кожаную кепку. Он хотел, чтобы, проснувшись, мальчик первым делом увидел новую одежду, новую одежду как символ новой жизни.

Прошло четыре дня, и все эти вещи по-прежнему лежали нетронутыми в коробке на стуле в его комнате. Мальчик смотрел на них так, будто со стороны учителя предложение надеть их было равносильно просьбе выйти на улицу голым.

По всему, что говорил или делал мальчик, было заметно, кто его воспитал. Едва ли не каждый его жест рождал в Рейбере неподконтрольное, из глубины идущее чувство раздражения, поскольку на каждом жесте стояло выжженное стариком клеймо независимости — независимости не созидательной, но иррациональной, заскорузлой и темной. Примчавшись поутру в дом с покупками, Рейбер подошел к постели, положил руку на лоб спящего мальчика и решил, что у того жар и что ему стоит остаться в постели. Он приготовил завтрак и на подносе принес к нему в комнату. Когда он появился в дверях с Пресвитером в кильватере, Таруотер, сидя в постели, расправил шляпу и натянул ее на голову.

— Может, не стоит пока надевать шляпу? Поваляйся-ка ты еще в постели,— сказал Рейбер и одарил мальчика такой радушной и приветливой улыбкой, какой, по идее, тот за всю свою жизнь ни разу не видел.

Мальчик улыбки не оценил, вообще не проявил никакого интереса к хозяину дома и продолжал натягивать шляпу. Потом он перевел взгляд на Пресвитера, и в глазах у него мелькнуло какое-то странное выражение. На малыше была черная ковбойская шляпа, он таращил глаза из-за ободка мусорной корзины, которую прижимал к груди. В корзине он хранил камень. Рейбер вспомнил, что вчера вечером Пресвитер явно действовал Таруотеру на нервы, и поэтому свободной рукой он отодвинул ребенка назад, чтобы тот не смог попасть в комнату. Потом он зашел сам, закрыл за собой дверь и запер ее. Таруотер мрачно посмотрел на закрытую дверь, как будто и сквозь нее продолжал видеть малыша, прижимающего к груди свою корзину.

Рейбер поставил поднос мальчику на колени и, не сводя с него глаз, отступил на шаг. Таруотер, судя по всему, даже и не собирался обращать на него внимания.

— Это твой завтрак, — сказал учитель так, словно без него мальчик ни за что об этом не догадался бы. На подносе стояли миска кукурузных хлопьев и стакан молока. — Пожалуй, лучше бы тебе полежать сегодня в постели,— сказал он. Как-то ты не очень бодро выглядишь.

Он подтянул к себе стул с прямой спинкой и сел. Теперь мы сможем по-настоящему с тобой поговорить, сказал он, и улыбка у него на лице стала еще шире прежнего. — Нам давно пора как следует познакомиться.

Лицо мальчика не выразило ни одобрения, ни радости. Он взглянул на завтрак, но до ложки даже не дотронулся. Он стал осматривать комнату. Обои были ярко-розовые, их выбирала Рейберова жена. Теперь эта комната превратилась в кладовку. По углам стояли сундуки, а на них целые штабеля каких-то ящиков. На каминной полке среди бутылочек из-под лекарств, перегоревших лампочек и старых спичечных коробков стоял ее портрет. Мальчик задержал на нем взгляд, и уголок его рта слегка дернулся, как будто его искренне повеселило то, что он ее вообще узнал.

Женщина из соцзащиты, — сказал он.

Дядя покраснел. Эти слова были сказаны тоном старого Таруотера. Раздражение охватило его как-то вдруг и сразу.

Старик мог появиться между ними в любой момент, нагло и бесцеремонно. Он почувствовал, как в нем поднимается знакомый неистовый приступ ярости, несоизмеримой с конкретным поводом: дядя всегда умел провоцировать его на такого рода приступы. Учитель сделал над собой усилие и убрал этот камень с дороги.

— Это моя жена, — сказал он, — но она больше с нами не живет. Это была ее комната.

Мальчик взял ложку.

— Дед всегда говорил, что надолго она тут не задержится, — сказал он и начал быстро есть, как будто эти слова сделали его достаточно независимым, чтобы он имел право есть чужую еду. На лице у него было написано, что и еда у дяди - дрянь.

Рейбер сидел, смотрел на него и пытался подавить свое раздражение, повторяя про себя: «У этого парнишки не было шанса, помни о том, что у него просто не было шанса».

— Бог знает, что этот старый дурак наговорил тебе, чему тебя научил, — с внезапной силой прорвалось у него изнутри. — Бог знает что!

Мальчик перестал есть и внимательно посмотрел на него. Через секунду он сказал:

— Ничем он на меня не повлиял, — и вернулся к еде.