Фланнери О'Коннор: Мудрая кровь

— Вы ведь не из ее друзей, а? — спросил шофер.

— Никогда ее раньше не видел.

— А откуда про нее знаете? Обычно она не водит компанию с проповедниками. — Когда он говорил, сигара не шевелилась; слова вылетали изо рта, огибая ее с двух сторон.

— Я не проповедник, — нахмурился Хейз. — Увидел ее имя в туалете.

— А смахиваете на проповедника,— сказал шофер,— У вас шляпа, как у проповедника…

— Неправда. — Хейз наклонился вперед и крепко стиснул спинку переднего сиденья. — Шляпа как шляпа.

Они остановились возле небольшого домика между заправочной станцией и пустырем. Хейз вышел и сунул деньги в окно такси.

— Не только шляпа, — сказал шофер. — И в лице у вас что-то такое…

— Слушай,— сказал Хейз, сдвигая шляпу набок. — Я не проповедник.

— Я понял, — сказал шофер. — Ничего нет совершенного на Господней земле — ни проповедников, ни кого бы то ни было. Можете рассказывать людям о мерзости греха на собственном примере.

Хейз просунул голову в окошко, ударившись шляпой, которая от этого опять села ровно. Казалось, он и лицом ударился, потому что оно потеряло всякое выражение.

— Запомни, — сказал он, — я ни во что не верю. Шофер вынул изо рта окурок.

— Совсем ни во что? — Задав вопрос, он так и не закрыл рот.

— Не люблю повторять дважды, тем более невесть кому, — ответил Хейз.

Шофер закрыл рот и секунду спустя снова вставил в него сигару.

— Вот в чем беда с вами, проповедниками,— сказал он. — Слишком вы праведные, чтобы во что-нибудь верить.— И укатил с выражением справедливого негодования на физиономии.

Хейз повернулся к дому, в который ему предстояло войти. То была, скорее, лачуга, но в одном окне приветливо горел свет. Он поднялся на крыльцо и заглянул в удобную щель между шторами: прямо перед ним торчало большое белое колено. Посмотрев немного, он отошел от окна и дернул дверь. Она оказалась не заперта, и Хейз очутился в маленькой темной прихожей с двумя дверьми по бокам. Та, что слева, была приоткрыта, выбивалась полоска света. Он заглянул в комнату.

Миссис Уоттс в одиночестве сидела на белой железной кровати и большими ножницами стригла ногти на ноге. Это была крупная женщина с ярко-рыжими волосами и ослепительно белой кожей, лоснящейся от крема. На ней была розовая ночная рубашка, которая скорее подошла бы для более скромной фигуры.

Хейз щелкнул дверной ручкой, и женщина, подняв голову, оглядела его, стоящего у приоткрытой двери. Взгляд ее был смелым и проницательным. Через минуту она отвернулась и снова принялась стричь ногти.

Он вошел и огляделся. В комнате были только кровать, бюро и заваленное грязным бельем кресло-качалка. Он подошел к бюро, покрутил в руках пилку для ногтей и пустую вазочку от желе, разглядывая в мутном зеркале слегка искаженное отражение миссис Уоттс, ухмылявшейся ему. Его нервы были напряжены до предела. Он быстро повернулся, подошел к кровати, сел в дальнем углу. Втянул воздух одной ноздрей и стал осторожно продвигать руку по простыне.

Розовый кончик языка миссис Уоттс прошелся по нижней губе. Казалось, она рада видеть Хейза, словно они давно знакомы. Но она не произнесла ни слова.

Он взял ее за ногу, оказавшуюся тяжелой и теплой, сдвинул примерно на дюйм, и рука его замерла.

Рот миссис Уоттс расплылся в широкой улыбке, показались зубы — мелкие, острые, нечистые, очень редкие. Она протянула руку, схватив его повыше локтя.

— Ищешь чего-то? — протянула она.

Если бы она не держала его так крепко, он бы выпрыгнул в окно. Его губы пытались произнести: «Да, мэм», — но ему не удалось издать ни звука.

— Что у тебя на уме? — спросила миссис Уоттс, притягивая к себе его неподвижную фигуру.

— Слушайте, — сказал он, пытаясь управлять своим голосом, — я пришел за обычным делом.

Рот миссис Уоттс округлился еще больше, словно ее смущала лишняя трата слов.

— Чувствуй себя как дома, — просто ответила она. Они глядели друг на друга с минуту, не двигаясь. Потом он произнес неожиданно высоким голосом:

— Я вот что хочу сказать: я не какой-нибудь там чертов проповедник.

Миссис Уоттс продолжала пристально смотреть на него с легкой ухмылкой. Потом по-матерински погладила по щеке.

— Ладно, сынок. Мамочка не против, коли ты не проповедник.

Второй свой вечер в Толкинхеме Хейз провел, гуляя по центру города. Он шел мимо магазинов, не глядя на витрины. Черное небо подбивали длинные серебристые полоски облаков, похожие на строительные леса, а за ними скрывались бездны с тысячами звезд, двигавшимися медленно, точно они выполняли кропотливую строительную работу, в которой участвовала вся вселенная и для завершения которой требовалось все время на свете. Но никто не обращал ни малейшего внимания на небо. По четвергам магазины в Толкинхеме открыты допоздна, и люди используют лишнюю возможность, чтобы сделать покупки. Тонкая тень Хейза на асфальте то отставала, то опережала его и поминутно прерывалась тенями других людей, но, когда она, невредимая, тянулась за ним следом, это была тонкая нервная тень, шагавшая задом наперед. Он вытянул шею, словно принюхиваясь к чему-то, постоянно ускользавшему из-под носа. В ярких огнях витрин голубой костюм казался багровым.