Юсуф Шаруни - Современный египетский рассказ

— Да, я понимаю.

— Что?

— Я хотел сказать, в этом все дело.

— Да, да. Абд ас-Саттар-бей учился вместе со мной в педагогическом институте. Впрочем, ты говоришь, что не знаешь его. Но прошу тебя запомнить хорошенько: я не желаю Лейле ничего дурного.

— Будьте добры, если можно, объясните мне…

— Да, по правде сказать, Лейла не раз рассказывала о тебе. Я навел справки и знаю про тебя немало… да, немало.

Сказав это, он принялся рыться в карманах брюк. Мне подумалось, что он сейчас вытащит какие-то документы. Но он вынул платок, стал вытирать лицо и руки. Потом снова спросил меня:

— Так открыть жалюзи?

— Как вам будет угодно.

Взглянув на окно, он медленно произнес:

— Во время учения в университете ты жил у дяди. Верно ведь?

— Верно.

— А сейчас живешь один?

— Да.

— Почему?

— Простите, вы о чем?

— Почему ты оставил дом дяди и стал жить один?

— Я окончил университет. Было неудобно обременять его далее.

— Это правда? А не в том ли дело, что дядя на тебя рассердился?

— Отнюдь нет.

— Рад это слышать. Вопрос, кстати, весьма щекотливый. Прошу прощения. Смотри на меня, как на родного отца… А земля, которая есть у вас в деревне, записана на отца или же на мать?

— Я уже объяснил вам, что мы не очень богаты. У нас лишь маленький участок. Отец обрабатывает землю своими руками, и, думаю, она записана на его имя.

— А я полагаю, что на имя твоей матери.

— Может быть, но я в этом мало смыслю. Я не жил в деревне и не занимался хозяйством.

— Равно, как и я, но я все же знаю, что дважды два — четыре. А почему ты не жил в Каире у кого-либо из родичей с отцовской стороны?

Я молча крутил пустой стакан на подносе. Потом вдруг опомнился, оставил стакан в покое и тихо спросил:

— По-вашему, это важно?

— Гораздо важней, чем ты думаешь.

— В таком случае я скажу вам, что отец в ссоре со своими братьями.

— Возможно, это больше, чем ссора. Возможно, это полный разрыв. А причины тебе известны?

— По-моему, ссора вышла из-за наследства.

Он рассмеялся.

— Из-за наследства? Ну нет, наследство тут ни при чем. Я верю, что ты многого не знаешь. Эта ссора, как ты ее называешь, возникла еще до твоего рождения, и твой отец наверняка не рассказывал тебе о ней. Но сейчас я прошу тебя быть со мной откровенным. Все это останется между нами. Ты хочешь жениться на моей дочери, и я вправе знать всю правду.

— Но я же не лгу.

— Да, ты не солгал. Но теперь скажи мне, почему твой дядя по материнской линии развелся со своей женой?

— А по-вашему…

— Прошу отвечать правду.

— Верьте слову. Клянусь, я не знаю причины. Дядя не любил говорить на эту тему. Думаю, дело в том, что у них не было детей.

— Но ведь он прожил с ней десять лет, хотя детей и не было!

— Да.

— И он не женился вторично после того, как развелся с ней. Ведь так?

— Так.

— Тогда в чем дело?

— Вероятно, причина другая.

Он вдруг наклонился ко мне и схватил меня за руку. Я вздрогнул, а он, почти касаясь лицом моего лица, зашептал:

— Стало быть, ты не знаешь, что он… он… Говорят, будто у жены твоего дяди была с тобой любовная связь.

— Это ложь!

— Пожалуйста, не кричи. Я же не сказал, что это правда, я сказал: так говорят…

— Кто говорит? Это ложь… презренная ложь. Тот, кто сказал такое, — гнусный лжец.

— Так говорят твои родичи со стороны матери.

— Это они вам сказали?

— Ясное дело, нет. Но я разузнал. Не спрашивай, каким способом. Но почему они говорят это?

— Я понятия не имел, что они такое говорили.

— Ты ходишь к своему дяде?

— Изредка.

— А он у тебя бывает? Впрочем, это неважно. Ну а ездил ли твой дядя в деревню после развода?

— Не знаю, я позабыл.

— Между тем он каждый год ездил в деревню в отпуск и останавливался у вас, у своего брата.

— Да…

— Давно ли он приезжал последний раз?

— Кажется… три года назад. За год до того, как я окончил университет.

— Так выходит, перед самым разводом. А после этого не был там ни разу.

Я растерянно осведомился, почему.

Он громко засмеялся, обнажив белые, сверкающие, крепкие, один к одному зубы, и, все еще смеясь, сказал:

— Это мне… мне следует задать этот вопрос.

Я молча уставился на картину с гондолой, висевшую над его головой. Теперь я различал ее несколько смутно. А когда я ощупал свой лоб, оказалось, что он покрылся испариной. Я хотел расстегнуть воротничок, но не мог справиться с тугими пуговицами и вынужден был лишь слегка распустить галстук. А собеседник мой снова сделался серьезен и сказал, привстав с места: