Михаил Веллер - Огонь и агония

Оп! — и вдруг о пьянстве оказывается сатирической и социальной: «Теперь позвольте пару слов без протокола. Чему нас учит семья и школа? Что жизнь сама таких накажет строго. Тут мы согласны — скажи, Серега?»

А другой стороной дворовый романс перетекает в зэковскую героику страны, где полстраны в лагерях: («Был побег на рывок»)

И тогда зэковская песня становится биографией страны, и никакая она не зэковская уже, а такая простая народная, что проще про историю страны уже некуда: («Банька по-белому»)

А ведь это уже история, социология, летопись, это эпос, это баллада и монолог, повесть о поколении и уголовное дело.

Поэт — кроме всего прочего — это обостренное чувство правды и справедливости, жажда свободы и боль людская. Так что тема тюрем и лагерей, сроков и запретов в поэзии Высоцкого — просто неизбежна, просто невычленяемая составная часть. Жизнь такая потому что была, страна такая, мироощущение такое. Где зэки и где детство? Рядом, рядом:

Песни военные, если пытаться говорить о них отдельно, мы тоже уже упоминали. Сначала ответим на вечный вопрос: почему война, он же сам не воевал? Ну да, отец офицер, но это еще не повод, честно говоря. Это ведь просто, правда? — потому что война — это экстрим, пограничная ситуация, грань смерти, борьба, человек на изломе. Песня о войне — это уже жанр трагедии: испытание героя борьбой, риском, смертью. Пойдешь ли ты с ним в разведку. Каков он в деле, в дружбе, в бою.

Если делить по тематике — то военные песни Высоцкого очень разнообразны. Если в «Сереге Фомине» или «Штрафбатах» были мотивы блатные, то «Мы вращаем землю» уже просто патриотический пафос: страна, народ, война, одна судьба на всех. Вот простой рассказ о разведке, скупой сюжет: «Борисов, Леонов и парнишка из второго батальона». «Черные бушлаты» — тоже рассказ-мололог.

А вот фронтовая мелодрама: «Тот, который не стрелял». И тут видна и понятна вся детальная условность войны Высоцкого — эстетическая цельность, этическая безупречность — и служебная роль реалий в поэзии. И расстреливал на самом деле не взвод, а обычно особисты и чаще один, и добивали «контрольным» в затылок, если не насмерть сразу, и никто их в таких случаях не лечил, и всех медикаментов было в обрез, и как твои стеклянные ампулы с глюкозой в посылочке-бандерольке дойдут до действующей армии, до роты на передовой, это сколько времени нужно, в боях в пехоте столько и не живут… Но это не важно, это придирки, натурализма фотографического здесь спрашивать нельзя — условности жанра.

(Это как в замечательной и любимой работягами также, и шоферами прежде всего, «Дорожной истории» о МАЗе в перегоне. «И он ушел куда-то вбок. Я отпустил, а сам прилег». Если тебя замело на дороге — сиди в кабине, грей мотор, следи за печкой и чтоб не угореть, жди кто на дороге подвернется. Куда ты в метель попрешься пешком? Замерзнешь в снегу сто процентов. Но суть-то здесь в другом: один держится достойно и правильно, а другой спасает шкуру и бежит; а подробности не принципиальны, их и знать никто не хочет. Потому что уж больно здорово, душевно и круто все подано и поется! И подбор реалий здесь достаточен и точен для создания полной достоверности человеческого расклада, для обнажения чувств человеческих и кто чего стоит, в крутой ситуации видно.)

А еще из военных есть знаменитая «Як-истребитель». Этот прием — мир глазами рукотворного предмета, объекта, механизма — в новейшей литературе восходит, наверное, к Киплингу с его рассказом паровоза. Но это в прозе. В прозе и у Геннадия Гора человек стал чайником, знаете. А вот в поэзии, от первого лица — и с полным напрягом, это тоже трагедия и драма, самолет тоже человек, и естественно так все, и прямо, без подходов: «Я «Як», истребитель, мотор мой звенит». Еще один сдвиг во взгляде на войну.

Мы в любой момент можем — раз — и перейти на песни от имени предметов. И такой разряд есть у Высоцкого. Вот «Микрофон», который «усиливал, усиливал, усиливал» то, что в него пели и вливали, страдал и усиливал ложь, застонал и взвыл — ну и заменили его на другой, исправный: усилит все, что надо.