Эмманюэль Каррер - Усы

Даже в машине Аньес не подумала возвращаться к этой теме. Она, без сомнения, жалела о том, что шутка затянулась, что, прощаясь у лифта, они все молчаливо решили предать ее забвению; однако сожаления своего не выказывала, а весело вспоминала прошедший ужин и сварливый нрав Вероники, в общем, злословила вовсю. И хотя он уже не надеялся на ее раскаяние, это упорное нежелание затронуть, пусть вскользь, их маленький вечерний заговор показалось ему прямо-таки вызывающим, как будто она вдобавок ко всему мстила ему за провал своего розыгрыша. Но он не мог долго сердиться на Аньес, ему хотелось любить ее без всяких задних мыслей, пусть даже мимолетных; да их любовь и в самом деле всегда шла об руку с чувством юмора «для семейного употребления», и этот юмор нередко помогал избегать серьезных конфликтов. При такой безобидной, в сущности, размолвке малейшая уступка с ее стороны должна была бы удержать его от раздражения. Между тем поведение Аньес раздражало его, более того, вызывало какую-то необъяснимую тоску, смутное чувство вины, преследующее его с того момента, как он вышел из ванной. Разумеется, это было смешно, нелепо, он вполне мог продлить игру еще на пять минут, если это забавляло Аньес, но в конечном счете он потом будет ее же упрекать за все, так не лучше ли покончить с недоразумением прямо сейчас? Конечно, первый шаг был за ней, и тем хуже, если, выдержав столь длительную паузу, она произнесет всего лишь банальное «А знаешь, неплохо получилось!», но пусть хотя бы скажет это ласково. Может, она считает, что отсутствие усов обезобразило его? Ладно, главное, чтобы она заговорила. Но она явно не желала говорить. «Вот упрямая башка!» — подумал он.

Уже несколько минут Аньес молчала, скучающе глядя вперед и всем своим видом осуждая его за невнимание. Он обожал ее вот такой, с нахмуренным лбом под челкой, с гримаской обиженной маленькой девочки. Все его недовольство мигом испарилось, сменившись чуть насмешливой нежностью взрослого, понимающего, что самое разумное — уступить капризу ребенка.

Остановив машину на красный свет, он нагнулся к Аньес и губами, едва касаясь, обвел контур ее лица. Она запрокинула голову, открывая поцелуям шею, и он заметил ее торжествующую улыбку. «Ладно, твоя взяла!» — едва не сказал он вслух. Но вместо этого потерся, сплющив нос, выбритым местом об ее щеку и, добравшись до уха, шепнул: «Ну что, чувствуешь разницу?»

Аньес легонько вздохнула, и ее рука легла на его ногу; увы, зажегся зеленый свет, и ему пришлось включить первую скорость. Когда они проехали перекресток, она вполголоса спросила:

— Какую разницу?

Он прикусил губу, стараясь сдержать злость.

— Ну ты даешь!

— Что я «даю»?

— Слушай, может, хватит? — взмолился он с комическим отчаянием.

— Да что «хватит», что случилось?

Обернувшись к нему, Аньес глядела с таким непритворным, ласковым, чуть встревоженным любопытством, что он почувствовал: еще минута, и он разозлится на нее всерьез. Ведь он сам сделал первый шаг, уступил по всем пунктам, так должна же она понять, что это уже не смешно, что он намерен спокойно обсудить с ней ситуацию. Изо всех сил стараясь сохранять тон взрослого, вразумляющего капризную девчонку, он высокопарно объявил:

— Самые удачные шутки — короткие шутки!

— Какие такие шутки?

— Ну хватит! — оборвал он ее с яростью, которой тут же устыдился сам. И добавил чуть мягче: — Довольно!

— Чего довольно?

— Хватит, прошу тебя. Прекрати это, пожалуйста.

Он уже не улыбался, она тоже.

— Вот что, остановись-ка! — сказала она. — Сейчас же. Здесь!

Он понял, что она имеет в виду машину, резко свернул к обочине, притормозил прямо у автобусной остановки и заглушил мотор, чтобы подчеркнуть всю серьезность своего намерения покончить с этой историей. Но Аньес опередила его:

— Объясни мне, что с тобой творится?

Она казалась такой растерянной, такой шокированной, что он на миг усомнился в самом себе и подумал: а вдруг она по какой-нибудь невероятной причине и впрямь ничего не видит? Но какая же причина могла помешать ей? Нет, глупо было даже задавать этот вопрос и себе и, главное, ей. И все-таки он спросил:

— Значит, ты ничего не заметила?

— Нет! Нет! Нет! Я ничего не заметила, так что будь любезен объяснить мне, что я должна была заметить?

«Ну и ну!» — подумал он, вслушиваясь в этот твердый, почти угрожающий тон женщины, готовой устроить сцену, оскорбленной в своих лучших чувствах. Н-да, придется уступить, не завязывая ссоры, — тем скорее это ей надоест, как избалованному ребенку, на которого перестали обращать внимание. Однако его жена уже не говорила тоном обиженной девочки. Поколебавшись, он со вздохом ответил: