Сири Хустведт - Печали американца

Миранда не поднимала глаз от сцепленных на коленях пальцев.

— На меня эта история произвела огромное впечатление: младенец, говорящий из чрева матери, чудесная сила, защитившая ее, благоговение, звучавшее в бабушкином голосе, и, конечно, то, что мама со дня на день должна была родить. Мы на прошлой неделе вспоминали об этом с Элис, и той же ночью я видела сон про нож.

После рассказанной легенды у меня слова не шли с языка. Будь я порешительнее, посмей я хотя бы дотронуться до нее, то обнял бы и притянул к себе, но я боялся, что меня оттолкнут и возникшее между нами теплое чувство исчезнет.

— Мы с Эгги едем на две недели на Ямайку. У меня отпуск. Родители тоже едут.

Я сам предложил присматривать за квартирой, поливать цветы и забирать почту, пока они в отъезде. Она согласилась, сказав, что собиралась попросить об этом сестер, но так даже лучше. Потом Миранда посмотрела на часы, и я, поняв намек, встал. В темной прихожей я заметил что-то блестящее, но что именно — разглядеть не мог, света из соседней комнаты не хватало. Миранда щелкнула выключателем. На низенькой скамеечке возле двери лежала пара крылышек на проволочном каркасе, отделанных серебристыми блестками. Они были изрядно помяты, белая ткань пестрела ржавыми пятнами.

— Похоже, Эгги летает, не щадя себя, — пошутил я.

Миранда широко улыбнулась, и в глазах ее мелькнула столь знакомая мне хитринка. Я протянул руку, чтобы попрощаться, но она встала на цыпочки, взяла меня руками за щеки и расцеловала. Это были два обычных целомудренно-дружеских поцелуя, но даже после того, как она отняла губы, их прикосновение долго-долго горело на коже, пока я сидел в кабинете на втором этаже и записывал сон Миранды и легенду о Резаном Холме.

На следующий день Миранда и Эгги отправились на Ямайку, а я пошел ужинать к Инге, и она сообщила мне, что больше с Генри Моррисом не встречается. Говоря о Лейне, Миранда употребила тот же самый глагол: «Мы снова стали встречаться ». Судя по всему, это слово превратилось в эвфемизм для обозначения отношений, предполагающих совокупление. Я в прошлый раз не стал рассказывать Инге о подозрениях Бертона, поскольку мне они показались достаточно беспочвенными: приходы, уходы, время входа внутрь, время выхода, предвидение будущего. Теперь Инга сама рассказала мне кое-что. Я не могу утверждать, что обе истории совпадали полностью, но между ними было несомненное сходство. Инга знала, что Генри беседовал не только с Эдди и бывшими женами Макса, но и с Бургершей, которая пребывала в убеждении, что письма Макса содержат какую-то гаденькую тайну, куда более пикантную, чем наличие у знаменитого писателя внебрачного ребенка, но что это за тайна, отказалась даже намекнуть. Генри она показалась «странной, нервной, а может, даже и сумасшедшей». Но между ним и Ингой встала совсем не эта журналюшка, а Макс.

— Дело не в том, что он вел себя со мной нечестно, отнюдь. Он мне не лгал. И притяжение между нами было совершенно искренним. Он говорил мне, что я красавица, и в самом деле так думал. Представляешь, я — красавица, это в мои-то годы!

Она развела руками и улыбнулась, одновременно печально и насмешливо.

— Но он без конца цитировал Макса. Вот мы ужинаем, и вдруг, пожалуйста, целый абзац из «Отщепенца Джона» или «Траурного платья». Я все понимаю, он этим живет, у него творческий отпуск, и он занят только написанием своей книги. Но мне это очень действовало на нервы. Я пробовала с ним поговорить, и он вроде бы меня услышал, но ведь от себя не убежишь. С Максом он встречался всего один раз, поэтому видел в нем не живого человека, а литературного кумира. Четыре дня назад мы были у него дома, ну и, ты понимаешь… Эрик, милый, я никому не могу об этом сказать, никому, даже Лео, бедному Лео, который почти влюблен в меня, да, почти, но все-таки… Я могу сказать только тебе, тебе одному. Думала, что все, не выплыву. Генри был со мной как тигр, такой сильный, я тоже вся горела, голова совсем убежала. А потом мы лежали в постели, и он вдруг произнес: «Входя в нее, он обретал страну, которой лишился. Ее лоно было концом изгнания».

Я вопросительно посмотрел на Ингу.

— Не узнаешь? Это из «Жизненного зеркала». Макс написал его после того, как познакомился со мной. Я узнала сразу же и сперва просто лежала, не в силах вымолвить ни слова. А потом мне стало нечем дышать. Получается, я просто не представляю собой никакой человеческой ценности. Я тогда оделась и ушла. Вечером мы поговорили по телефону. Он сказал, что у него и в мыслях не было меня обидеть. Но все, поздно. И сейчас я чувствую себя существом третьего сорта.