Дмитрий Бортников - спящая красавица

От нее невозможно было спрятаться. Ты сидишь тихо. Так тихо, что сразу ясно, где ты. Здесь.

Я никогда не выигрывал. Ей в конце концов надоело все время побеждать. Хотя все-таки она больше любила искать, чем прятаться. «Давай теперь ты» — и поворачивалась спиной. Я завязывал ей глаза материнским платком, осматривал все возможные щели и начинал крутить ее... Куда я мог спрятаться от нее? Куда? Под землю?! Как червяк, как семечко, как ее секретик. Зеленое стеклышко и красная фольга от конфет. Эти конфеты, эти сокровища, которые приносил дядя Петя... Носитель сокровищ! Ненавистный носитель сокровищ! Я жрал их сколько влезало в рот! И от ненависти конфеты были сладкие-сладкие... Обжираясь, на следующий день я покрывался прыщами, на морде, на шее и даже под мышками! За это я удостаивался презрения. Ольга смотрела на меня молча.

Чтобы понять себя, не нужно отдавать жизнь. Ха! Разве нет? Нет? Но чтобы понять это — нужна целая жизнь. И что?! Ничего. Я ни черта не знал! Что я мог отдать?! У меня была сестра, которую я любил больше всего на свете.

Это не была любовь. Нет. Жажда. Свирепая! Я понимал это. Я видел, как старая Дымка-крысоловка терзает крысу. Дымка, урча, запыхавшись, душила, каталась, обняв крысу! Эта открытая ярость! Эта искренность! Это было страшновато... Потом — мало что оставалось. Только мягкий, как тряпочка, крысиный труп. И Дымка, облизывающая свои бока.

Если б Ольга сказала, я бы прыгнул с моста. Если б она захотела. С нашего огромного горбатого моста! Мог бы даже пойти на кладбище. Спокойно. Мог бы там лечь ночью в старую могилу, в яму, если б она сказала! Это меня приводило в ужас! Но ни черта! Я бы сделал! Если б она сказала. Все бы сделал. Все.

Так это было. А потом все больше и больше. Если б она сказала: выпей кровь, эту вот кроличью кровь, — я бы выпил. Тот самый кролик, с которым она играла.

Всегда быть с ней. Всегда. Пусть привяжет к себе! Посадит на спину! Я бы привязал себя к ней! Изолентой обмотал в шесть слоев! Я бы спал у нее на спине! Как ребенок. Как демон, сосущий ее молоко! Стать таким маленьким, чтоб забраться к ней в карман! Быть с ней. Всегда. Там, в кармане, сидеть среди крошек, в пыли, в темноте, ничего не видеть, только вдыхать ее запах. Закрыть глаза. Только дышать и покачиваться в этой колыбели. Да. И она унесла бы меня с собой. Туда, куда она смотрела тем летом, замерев, неподвижно лежа в ветвях! Как молодая кошка...

Мать сама взялась перестирать ее платья. Я стоял и не знал что делать. Куда-то надо себя девать. Она на меня — ноль внимания. Даже при кошке мать стеснялась раздеться! Даже при закрытых ставнях! А при мне — нет.

Это из-за сестры она сошла с ума. Не из-за меня. Нет. Никто еще не свихнулся из-за меня! И никто никогда не свихнется! Меня это успокаивает.

Я чувствовал, будто моя мать ушла! Передо мною стоял, согнувшись над тазом, совсем другой человек. Мать оставила своего двойника, а сама ушла. Она ушла искать свою дочь! Может быть, она сошла с лодки в реку, к лилиям, и теперь они вместе?! Может, мать нашла ее на берегу?!

Передо мною была незнакомая задумчивая женщина.

Тогда я еще ничего не знал по-настоящему. Только так... Легкие удары. Что с нею происходило тогда? Что со всеми нами происходило?.. Так все вдруг стало печально. Будто вся жизнь наша предстала совсем голой... Да. До нее нельзя было дотронуться... И смотреть. И смотреть было больно... Очень. Что было у нас, чтоб укрыть эту наготу?! Что?.. Мы не могли даже двинуться. Как в кошмаре. Как парализованные этим сном.

Мать, сходящая с ума... Я думаю, как дико, наверное, чувствовать, что ты сходишь с ума... Я уже говорил, что сначала почти ничего не заметил. Ничего и не было. Только вот с ведрами кое-что было не так. Ну, не так, как обычно. Да. Для бани, стирки и огорода у нас были оцинкованные ведра. Для питья — эмалированные. Одно почти голубое, а другое — белое как снег. Только черные сколы внизу. Нарушать ведерный закон позволялось только Ольге. Она могла принести в оцинкованных ведрах и только потом перелить в те, что для питья. Мать даже и глазом не успевала моргнуть. Она даже не вздыхала! Ольга установила свой личный закон. Без слов. Будто так и должно было быть. Так и все. А я? Всегда, каждый раз думал — пройдет. На сей раз! И каждый раз мать меня ловила на полдороге! Я возвращался и брал те. А не те ставил на место. Без шума. Да. Спокойно. Каждый раз.

Мать была бдительна. У нее была не только тысяча рук! У нее повсюду были глаза! Проскользнуть?! Ха. Не тут-то было! Каждый раз я пробовал, упрямо, как баран, как осел, — и каждый раз попадался! И никому это не надоедало! Ни мне, ни матери! Эта игра могла продолжаться всю жизнь. Да. До самой смерти одного из нас! А может, и дальше! В качестве памяти! Или до того дня, когда я уеду отсюда. Или... когда нам наконец-то проведут воду. Но уж скорее всего — до самой смерти.