Андрей Яхонтов - Роман с мертвой девушкой

Победители нескрываемо ликовали:

— И не просекут манерные куколки и томные плейбои: почему их одолеваем! Вроде бы эти консерваторы делают правильно: мыслят правильно, поступают честно, и успех должен быть им обеспечен и предопределен по праву внешнего конформизма… Ан нет, не получается. Невдомек заумным «обаяшкам», «очаровашкам» и «талантишкам», что олицетворяют собой унылого Сальери с его картинно завитыми париками и схематичной музыкой, а мы — коллективное воплощение чумного Моцарта, бешеного карапуза Наполеона, одноглазых Потемкина и Кутузова, неупокоенного плешив-ца Ленина, этих отвязно непокорных и реквиемно бессмертных возмутителей спокойствия! Мы, как и они — бунтари, попирающие привычные правила и приличия, взрывающие устоявшийся уклад, нагло вторгающиеся в размеренный, разлинованный быт. Кутузов взял, да и отдал Москву на растерзание и разграбление французам — и за это он герой! Потемкин приезжал на балы во дворец без панталон и в кальсонах и за это был любим царицей! Наполеон на пути к полководческой треуголке размазал пушечными ядрами тысячи своих сограждан и обожаем ими за это до сих пор! Заразим моцартовским и ленинским окаянным бешенством всех, продолжим и интенсифицируем курс равного, справедливого, квазимодовско-пропорциального представитсльства всего многообразия внешностей и градаций даровитости на авансцене истории — иначе вспаханная Вольфгангом Амадеем и Владимиром Ильичом грядка зарастет окультуренными гладиолусами и «анютиными глазками…» Покроется парниковыми вкраплениями мании рафинированности! Монолизовским и сократовским идолищам — нет! Безжалостно выполем однотипность из представлений о прекрасном и разумном! Да здравствуют бурьян и молокодающая тля!

Изощренной тактике спекуляций не было предела. Придумали и учредили Академию Возвышенных Устремлений, под широким пологом ее шатра (расшитого крупным, как свиные пятаки, бисером) — сзывали форумы, конгрессы, заседания, на этих празднествах вновь раздавали (опять-таки друг другу) почетные дипломы и грамоты, присваивали витиевато измышленные титулы, ранги, ордена. Сопровождали пышные церемонии шумными балами, широко освещали эти и подобные вселенские сборища, благодаря чему не стоящие выеденного яйца (даже без росписи Врубеля или Куинджи) события обретали планетарный размах и многодецибельный резонанс, а устроители и участники лажовых торжеств получали дополнительную возможность демонстрировать себя под новым сосусом и в оправе новой подливы. Наглецам и этого было мало. Им постоянно было мало. Всего мало. Мало было, что не сходили с подиумов и трибун, абонировали беспрепятственное право городить чушь и втюхивать свои виртуальные отражения в каждый дом. Избалованные нарциссы (то есть прошу прощения — репейники) хотели больше. И еще больше. В дополнение к имеющимся стереотипам самопрославления неистощимые на выдумку селф-мейд кумиры и кумирши излудили прилагавшееся к каждой из их личин тавро: «витрина страны» и, проштемпелевав им себя и соратников, соорудив из собственных анфасов и профилей статичные заставки, пихали их (в дополнение к подвижным эфирным копиям) в паузы между передачами и рекламными блоками, впиндюривали в газетные и журнальные клеточки кроссвордов. В стремлении тиражироваться и навяливаться в менторы еще неистовее, позеры узаконили систему «перекрестного опыления», то есть приглашения в передачи «свояков» — будто на чайные посиделки к себе домой: хапуга-транспортник звал в «Педагогику на грани» пузатую диетологиню, а она приглашала его в «Не боясь греха», тот и другой влекли в болтологические шари-вари поэта-инфекциониста, а он всюду таскал за собой (и тискал) кривобокую балерину… Таким образом увеличивалось время гостевания в «ящике» до неограниченных пределов. При этом кукловоды зорко фильтровали лоток и никого постороннего на общее обозрение не пускали. Да никто уже не помнил и не мог представить, что бывают какие-то другие, помимо примелькавшихся до тошноты, чужаки.

Если не заслуживающий внимания фалалей занимает неоправданно много места и постоянно натыкаешься на его мордяру — в газетах, на широченных, величиной в дом, стендах, слышишь его нескончаемые разглагольствования в радионаушниках, этот раздутый пузырь начинает раздражать. Он и сам в курсе, что вправе претендовать на гораздо меньший объем мажора и фанфар, но не лопается ведь от чрезмерной надутости и накачки. Почему не лопается? А потому, что главный признак ничтожества — умение пролезть в любую дыру, проникнуть во все поры, пропитать воздух. Занять и заполнить податливую пустоту, которой вокруг в избытке. Талант расходует себя на проникновение вглубь. Он — отточенная игла, а не расплывшаяся клякса. Тот, кто пухнет и раздается — на манер шарообразной рыбы, боящейся, что ее проглотят, лишь подчеркивает свою внутреннюю пустынность и порожнесть… Таланту ни к чему ухищрения. С него достаточно собственного душевного простора. Даже при свете прожектора, даже в громе оваций, талант скромно держится в сторонке. Бездарность нахраписта и торопится взять то, что (она думает) ей положено. Спешит, зная и опасаясь: ее век короток (но она недооценивает себя: эстафета бездарного вечна). Талант не прихватывает чужого и лишнего: зачем — если не успеваешь распорядиться отпущенным тебе лично? А дано немало: ниспослан талант. Странную эту субстанцию не просто освоить. Целой жизни может не хватить. Применительно к талантам и бездарям наблюдение «выживает сильнейший» воплощается не буквально, не в попирающем густопсовом смысле, когда немощных оттирают от трибуны и пропитания, а в гораздо более мудром, совестливом предначертании: сильнейшим оказывается тот, кто никого не заедает и не отпихивает, а убежденнно и отстраненно следует собственным путем.