Дмитрий Леонтьев - Бегство в мечту

— Пей, пей, — одобрил Павлов. — Бабкино средство. Покрепче серной кислоты, но и куда эффективней.

Туманов мысленно перекрестился и залпом выпил тягучую, терпкую жидкость.

— Ну как? — спросил Павлов, когда Туманов наконец перестал биться в конвульсиях и кашлять.

— Такое ощущение, что мне в желудок выстрелили из огнемета, — признался он. — Но теперь я словно не чувствую тела… Очень хорошо… Даже в голове прояснилось.

— Так и должно быть, — одобрил Павлов. — Когда я попробовал это в первый раз, то думал, что помру. На следующее утро был как огурчик… Ну, а теперь спи, командир. Спи и ни о чем не беспокойся. Теперь все будет хорошо. Все будет хорошо…

Но Андрей уже не услышал его. Он спал, ровно и глубоко. Спал и улыбался во сне…

— Вот и все, — сказал Павлов и протянул Андрею свитер, — Примерь.

Туманов с удовольствием натянул свитер прямо поверх рубашки и покрутился перед небольшим зеркалом, висевшим над рукомойником.

— Отлично, — одобрил он, приглаживая белую пушистую шерсть. — Просто отлично. Ты бы мог зарабатывать огромные деньги как модельер. Такого не встретишь и в фирменных магазинах.

— Смейся, смейся, — покачал головой Павлов. — А что делать, если сейчас каждая тряпка бешеных денег стоит? Я же работаю только на себя. А чтобы достать деньги на бензин, на лезвия для бритвы, на электрические лампочки и прочее, приходится что-то передавать старушкам, чтобы те продали на базаре…

— Да я же вполне серьезно, Семен! — прижав руки к груди, заверил Туманов. — Это действительно замечательный свитер… Ты мне не поверишь, но я всегда очень хотел иметь белый пушистый свитер. А везде продаются в «треугольничек», в «полосочку» и в «клеточку». Белый — считается непрактичным, марким…

— Тебе, правда, понравилось? — недоверчиво переспросил Павлов. — И то хорошо… Как твои рукописи?

Андрей с сомнением покосился в угол избы, где на столе, вокруг закопченной керосиновой лампы были разбросаны серые листы бумаги.

— Медленно, очень медленно движется, — пожаловался он. — Были времена, когда едва мысль записывать успевал, а теперь словно груз поднимаю… Отвык… Да и сочинять стало тяжелей — перед глазами не выдуманные, а живые люди стоят, не могу я про них фальшивое слово сказать… Каждую фразу по пять раз выверять приходится, а все недоволен…

— Ничего, пойдет дело, — успокоил его Павлов. — Ты здесь только три месяца, этого для восстановления души недостаточно… А я тебя раньше чем через полгода и не отпущу — не надейся.

— Дело-то не в этом. Со здоровьем у меня все в порядке, заживает все как на собаке… Тут ведь такая тишина, такой воздух!.. Продукты, опять же… Огонь в печи потрескивает, лес зимний своим величием нервы лечит. Ленив я стал, Семен. Не знаю, хочу ли я еще ХОТЕТЬ, вот в чем дело. Нужно ли мне это? Я же как мытарь по жизни качусь. Все бока ободрал, а ничего не обрел. Дочь у меня растет — а не воспитываю, друзей хороших много — а не вижу… Уже не маленький ребенок, чтоб о несбыточном мечтать… Да и боюсь: а вдруг не получится?! Всю жизнь к этому шел, а как окажется, что зря?.. Да и лень, — улыбнулся он, отвлекаясь от мрачных мыслей. — Разжирел я на твоих харчах, обленился. Вот ты должен знать, как тяжело человеку, который привык бегать-прыгать-стрелять, усадить себя за стол и кропотливо работать с утра до вечера, и так каждый день… Когда Жюль Верна спросили журналисты: «Вы — самый великий фантазер нашего времени. Когда и при каких обстоятельствах у вас лучше всего работает воображение?», он ответил: «Когда утром валяюсь в постели и придумываю себе причины, чтобы не идти к столу и не работать». Я — не Жюль Верн, но лень-матушка мне явно от него в наследство досталась.

— Хочешь, я буду твоей «побудительной причиной»? — усмехнулся Павлов. — Ровно в семь утра я буду брать в руки мухобойку и…

— Ты на себя в зеркало взгляни, — посоветовал Андрей. — Если я ненароком проснусь в семь десять, то вряд ли смогу уже написать хоть что-то… Если вообще проснусь. Представляю, как ты мух гоняешь! Они, наверное, после твоих ударов сквозь стены просачиваются… Нет уж, лучше я буду искать причины, чтобы не работать.

— Как знаешь, — пожал плечами Павлов. — Мне это казалось хорошей идеей. Я бы совсем легонько шлепал тебя по лбу, ты бы просыпался в хорошем настроении и целый день ходил с улыбкой… А может, эта улыбка не сходила бы с твоего лица всю оставшуюся жизнь… Правда, слюни постоянно на свитер свисали, да это не беда. А так ходишь полдня как сомнамбула, мрачный, и ворчишь что-то себе под нос… А помнишь, какой ты был раньше?