Джумпа Лахири - На новой земле

Он спустился вниз распаковать чемодан, две пары брюк убрал в ящик комода, четыре летние рубашки развесил в шкафу на плечики, надел домашние шлепанцы, которые предусмотрительно привез с собой. Пустой чемодан он закрыл и тоже убрал в комод, небольшой несессер с умывальными принадлежностями отнес в ванную. Да, этот дом несомненно порадовал бы жену-покойницу, она-то всегда переживала, что Рума и Адам ютились в квартире, где и комнаты свободной для родителей не было, спать приходилось в тесноте, на полу. Он выглянул в окно, с одобрением кивнув головой. Хороший участок, конечно, соседи окружают со всех сторон, но лужайка за домом закрыта от их взглядов. Отсюда ему не были видны ни горы, ни озеро, только кусок земли, отгороженный от улицы вечнозелеными растениями, которыми зарос весь Сиэтл.

Его дочь уже приготовила чай. Она сервировала стол на террасе, вынесла поднос с чашками, захватила сахар, молоко и вазочку с сухим печеньем «Найс», которое так любила его жена. Да, это печенье до сих пор ассоциируется с ней — крупные кристаллы сахара, чуть слышный вкус миндаля и кокоса, — у жены на кухне всегда хранилась лишняя пачка этого печенья «на случай гостей». Она всегда обмакивала его в чай, прежде чем отправить в рот, но ему никогда не удавался трюк, который жена проделывала с такой легкостью: почему-то, когда он макал печенье в чай, оно неизменно растворялось и оседало на дне чашки неприятной на вкус серой взвесью.

Он вышел на террасу, чтобы раздать подарки. Акашу он привез небольшой деревянный самолет с красными пропеллерами и марионетку Пиноккио. Мальчик сразу же начал возиться с игрушками, немедленно запутал нити марионетки, расстроился, заплакал и стал капризно требовать, чтобы мать распутала их. Руме он привез в подарок графин для масла, расписанный вручную, с надписью «olio», а Адаму — шкатулку для хранения канцелярских принадлежностей. Вообще-то подарки выбирала миссис Багчи — хотя своих внуков у нее не было, она заставила его провести почти час в магазине игрушек. Он ничего не собирался рассказывать детям про миссис Багчи. Незачем их расстраивать, особенно Руму, она и так опять в деликатном положении. Ему пришло на ум, что, возможно, его дети чувствовали то же, что он чувствует сейчас, когда в молодости нарушали родительские запреты, тайком встречаясь с дружками.

В свое первое европейское путешествие он отправился по воле случая — это покойная жена собиралась ехать вместе с Румой. За год до смерти жена внезапно начала проявлять несвойственное ей беспокойство — она говорила, что хотя пролетела над Европой как минимум раз тридцать по дороге в Калькутту и обратно, но так и не повидала ни каналов Венеции, ни Эйфелевой башни, ни тюльпанов и ветряных мельниц Голландии. В то время высказывания жены вызвали у него лишь смутное раздражение: а ему-то казалось, что они давным-давно выработали единый жизненный подход ко всему на свете! В отношении путешествий, например, этот подход гласил: незачем садиться в самолет, если он не летит в Калькутту. Поэтому он лишь неодобрительно поднимал густые брови, даже не удостаивая жену ответом. Обычно заламывание бровей срабатывало безотказно, но в тот раз испытанный прием не помог — жена не умолкала. «По каналу путешествий показывают такие интересные программы! — без умолку щебетала она по вечерам. — Почему бы нам с тобой тоже не поехать? У тебя остался отпуск, ты никогда так его и не отгуляешь». Но ему было неинтересно ехать с ней, и он делал вид, что не слышит просьб. К тому же за все годы совместной жизни они никуда не ездили вдвоем ради удовольствия — поздновато было начинать.

В конце концов Рума сама решила вывезти мать в Европу, подарить ей поездку в Париж на шестьдесят четвертый день рождения. Рума купила двухнедельный тур на июнь и уговорила Адама отвезти на это время Акаша свекрови, которая, конечно, была рада посидеть с внуком, которого видела не часто. Она внесла залог, отправила матери цветные проспекты с описанием маршрута и даже диск с самоучителем французского языка. После этого в течение нескольких недель вечерами он слышал доносящийся из спальни голос жены, сосредоточенно, со смешным акцентом повторяющей французские слова. Жена научилась считать до ста, произносить простые фразы и объясняться на улице, в кафе и магазинах. Но тут у нее обострился хронический колит, и после обследования врач решил, что желчный пузырь давно пора удалить. Операция была назначена на апрель, и доктора заверили их, что шести недель будет достаточно, чтобы оправиться после такого в общем-то несложного хирургического вмешательства. В день операции Рума взяла отгул на работе и приехала в больницу вместе с Акашем, хотя он ее отговаривал. Сначала он рассердился на дочь, что не послушалась его и не осталась дома, потом на врачей — что они так долго копаются? А вот отрывистое сообщение хирурга, что его жена умерла, он едва расслышал. Тот что-то бормотал о побочных эффектах рокурония, который использовали для релаксации мышц, и о том, что такая бурная реакция встречается крайне редко и что они не смогли ее спасти. Еще он помнил, что они с Румой ходили прощаться в морг по очереди: кто-то должен был оставаться с Акашем. Тот день слился в один сплошной кошмар. А ведь в этой самой больнице Рума в школе подрабатывала волонтером, сюда он как-то привез Роми, когда тот сломал на футбольном поле ключицу. Несколько недель после похорон прошло как в тумане, пока один из коллег на работе не посоветовал ему взять отпуск, и тогда он вспомнил про купленный тур. Он спросил Руму, хочет ли она поехать, а когда она ответила «нет», попросил ее перебронировать билеты и гостиницу на его имя.