Стивен Миллхаузер: Месть

Еще чаю?

Ну так вот, сейчас я вас удивлю. Первая мысль моя была такая: О нет! Бедный Роберт! Только не он ! Я имею в виду, не Роберт , самыми суровыми словами которого были «любительщина» и «баналь ность » - с ударением на последнем слоге, чтобы придать слову истинно французский пошиб. Я просто слышала, как он высмеивает все это в присущей ему манере - адюльтер , господи-сусе, где-то, господи-сусе, в пригороде . Ужель у бедного олуха отсутствует чувство стиля? Чистый китч, дружище. Вот здесь, с его бюстами Бетховена и книжными закладками с напечатанными на них стихами Эмили Дикинсон. Ну и так далее. Бедный Роберт! Какое прискорбное падение. И я, человек привычки, ощутила потребность утешить его, бедняжку. Я что хочу сказать, вот он сидит, такой обреченный, такой раздавленный и… и банальный , и все, чего ты хочешь, это утешить своего мужа, а одновременно на тебя наваливается то, что он на самом-то деле сказал, и где-то в тебе поднимается паника, потому что этот красавец с его обреченным видом, пошел куда-то и сделал тебе некую гадость, и ты это поймешь, вполне, если только сможешь перестать успокаивать его и хоть на какое-то время сосредоточишься на том, чтобы усвоить, что оно представляет собой , это невыносимое.

Думаю, мне стоит сказать вам, что в этом доме водятся привидения. Ну, еще бы . Как и в любом другом. Где же их нет? Просто, в одних привидений больше, в других меньше. Призрак Роберта сидит ровно там, где сидите сейчас вы, а мой вот здесь, сидит и слушает мои задышливые признания. Воздух полон привидений. ночами их слышно особенно хорошо: так и просеиваются сквозь дом, точно песок.

Я ничего не сказала. Думаю, он ждал от меня каких-то слов - ждал, что я накричу на него, зальюсь слезами. Я понимала, ему нужна драма. А я опустила взгляд. Должна вам сказать, я его разочаровала. И в то же время, я чувствовала - меня пронизывают нити огня, непереносимые, жгучие уколы, что-то вроде… вроде упоения мукой. Я думала, мне следует умереть и смерть моя будет странной, захватывающей. И знаете, я ощущала почти что покой, утешенность, уютность сжиравшего меня внутреннего огня, потому что огонь этот ограждал меня от него, от слов, которые он произносил.

Думаю, я и вправду разочаровала его. Бедняжка ждал от меня чего-то, порицания или прощения… драмы , а я просто сидела, упиваясь своим несчастьем, точно святая - страданием. Как знать? Что можно сказать, когда умирает живой человек? Слишком много безмолвия было тогда в этой кухне. И размеров ее уже не хватало, чтобы его вместить. Безмолвие давило на стены, кроша штукатурку. Не думаю, что Роберт хотел сказать что-то еще, и все же безмолвие его угнетало. Он выпаливал какие-то слова, как делаешь, когда чьи-то руки сжимают тебе горло. Рассказывал подробности. Я молчала. Назвал имя. Тогда-то я и узнала, что это вы.

Вы, похоже, расстроены. Ну а как же. Конечно, Роберт должен был поклясться в вечном молчании. Не удивлюсь, если он проколол вам палец иголкой и заставил расписаться кровью под документом. Тайная любовь! Чего уж лучше? Вы не поняли одного - Роберт был человеком верным. Да, правильно, он взял вас в - вы не против слова любовница ? - он изменил мне. Это вас и смущало. Но вы ошибаетесь, если думаете, будто существует два раздельных явления: неверность мне и новая верность - вам. Нет, какие бы чувства он к вам ни питал, неверность мне просто-напросто взбаламутила и даже укрепила его прежнюю верность. Он признался во всем, потому что был верен мне и ничего с этим поделать не мог. Он держался за это. Роберт вам изменил. Я хочу, чтобы вы это знали. Это то, что соединяет нас с вами.

И знаете, что еще он мне сказал? Он сказал, что вы для него ничто. Молчите. Сказал, что вы - только тело, просто тело. Если он намеревался утешить меня, то промахнулся - и самым блестящим образом. И все-таки, мне хочется, чтобы вы знали, что он сказал, сидя вот на самом этом месте. Просто тело. Мужчины бывают временами немного неосмотрительными, вам не кажется? Разумеется, вы можете мне не поверить, если вам будет от этого легче. Или решить, что Роберт лгал. Хороший человек, лгущий, чтобы пощадить чувства своей жены.

Однако, давайте продолжим нашу беседу на задней веранде, ладно? Мне еще столько всего нужно вам рассказать.

Когда мы купили дом, тут все было открыто. Вот между этими столбами я обычно натягивала веревку: помню, как с носков Роберта капало на перила. При жалованье Роберта и том немногом, что получала я, проводя в библиотеке неполный рабочий день, нам приходилось жаться - сушилка стояла последней в ряду вещей, которые мы полагали необходимыми. А застеклить все это нас, в конце концов, заставили комары. Тут вроде бы не очень холодно, как по-вашему? Можно посидеть немного. Присаживайтесь, что же вы? Я так любила посиживать здесь летними вечерами. Выходила с приемником и сидела, положив его на колени динамиком вниз. Летом сюда долетает множество звуков, и все они мне нравились: сплетавшиеся детские голоса, радио в автомобиле - шум его нарастал, а после стихал, - удары баскетбольного мяча о подъездную дорожку, чмокающий такой звук, скворцы в листве - и сверчки, вечные сверчки, и вечные газонокосилки. Я всегда представляла себе вечерние газонокосилки как больших летних насекомых - вроде жуков. Роберт тут подолгу никогда выдержать не мог. Думаю, эти звуки насылали на него беспокойство. Хотя какое-то время просиживал, летом, чтобы составить мне компанию. Временами мы заговаривали о том, что хорошо бы переделать веранду в настоящую комнату - с окнами, отоплением, я воображала, как сижу на ней зимой, в тепле, - но как-то сердце у меня к этому не лежало. Веранда должна быть открытой. Вам не кажется? В этом весь ее смысл - ты находишься одновременно и в доме, и вне его. Для того веранда и существует.