Стивен Миллхаузер: Месть

- Я хочу знать, что ты намерена делать.

- Намерена делать?

- В отношении нас с тобой.

- Нас, Роберт?

- Перестань повторять за мной каждое слово, ладно? Перестань все за мной повторять .

И тут он исчезал; так странно. Пуфф! И нет его. Печальный, разгневанный призрак. А на меня порой нападало такое настроение, что я думала: Ох, да заради Бога! Брось-ка ты, девочка. Позврослей. К чему вести себя так по-детски . Почему ты такая эгоистка? Все я, я, я . Почему никогда не думаешь о том, в чем нуждается он? И тут я, разумеется, начинала размышлять о том, что вы вполне могли бы переехать в наш дом - сюда, в гостевую. Если я люблю Роберта, то должна желать ему счастья, так? Я видела себя накрывавшей вас одеялом, присаживавшейся на краешек кровати, - ах вы милые маленькие негодники! - рассказывавшей на ночь сказку. И с той поры всеее они жилищааастливо. Пока-пока. Не позволяйте клопам кусаться! А если между вами случится легкая размолвка, что же, ведь я здесь, рядом. Я могла бы подавать вам еду. Могла купать вас. Господи, я могла бы вам ногти красить: в неистово красный, в приятный мятно-зеленый или в черный, как у ведьмы. Я могла бы даже одевать вас по утрам, после ваших трудовых ночей. Говорю вам, это было одним из решений… проблемы. Смотрите, солнце ушло в тучу. Или там уж темнеет? Что-то я немножко устала. Я посижу с минуту на краешке кровати. Если вы не против. А вы присядьте на том краю. Нет, давайте, давайте. Что это я хотела вам рассказать… Помните, когда я описывала, как лежала под лестницей? А, вспомнила.

В школе, в последнем классе, я по уши влюбилась в мальчика по имени Том Конвей. Красивый такой был, подтянутый юноша, не мой, в общем-то тип, очень стеснительный, немножко увалень, как будто он отрастил себе тело, а как с ним обращаться, не знает - со всеми своими руками, плечами, локтями и прочим. Не помню, когда я сообразила, что влюбилась в него. Мне нравилось проводить с ним время - это как, бывает, сворачиваешь за угол и вдруг попадаешь на улицу, полную тенистых кленов и парадных веранд. Там не было безумной подростковой любви, когда у тебя лесной пожар в животе бушует, нет, что-то другое, что-то… спокойное. Как-то так получилось, что мы с ним стали гулять вдвоем, той весной. Держась за руки. Но и только: ни поцелуев, ни объятий, ни прикосновений, если не считать ладони, держащей ладонь. Мы обходили весь город, по усаженным деревьями улицам, где солнце падало на нас, пробивая листву, и забредали в район деревянных построек - улочки там были кривые, тротуары отсутствовали, а большие дома стояли в отдаленьи от улиц. Однажды он привел меня к себе домой, познакомить с матерью. Радушная женщина, стоявшая в переднике, расшитом ветками яблони, посреди кухни. Прямо с кухней соседствовала комнаткаа с белыми шторами - гостевая, там обычно останавливалась его бабушка. Почему-то все кончилось тем, что мы с ним легли в этой комнате на кровать. Лежали на спинах поверх зеленого покрывала и держали друг друга за руки. Помню, время уже шло к вечеру, солнце пробивалось в окно, окрашивая все в ярко-оранжевый цвет. Комната так и купалась в нем. Я лежала в совершенном покое, совершенном счастье, - не испытывая никакого желания. Или, скажем так, желание, которое пробуждал во мне Том Конвей, в совершеннстве удовлетворялось тем, что я лежала на кровати его бабушки, в оранжевом свете, держа Тома за руку и слушая, как его мать прохаживается по кухне. Тем летом его семья перебралась в Аризону. И больше я его не видела. Не думаю, что у меня нашлось время так уж сильно скучать по нему, - начиналась учеба в колледже, ну, и так далее. Однако порой, без всякой на то причины, - когда я иду по знакомой улице, или поднимаюсь с полной продуктов сумкой по задним ступеням, или лежу вот тут у подножия лестницы, - я вспоминаю ту комнату с белыми шторами и льющимся в нее оранжевым солнцем.

У вас усталый вид. Ладно, мы почти уж закончили.

Наша комната. Нет-нет, входите. Я хочу, чтобы вы вошли. Я сказала: входите. Знаете, мне так нравится ваша нерешительность. Она показывает, что вы не лишены определенной… порядочности. Или вы чего-то боитесь? Боже милостивый! Тут бояться нечего. Смотрите: еще один книжный шкаф. И позвольте представить вас, м-м, супружескому ложу. Или вы уже знакомы? Ха-ха: шучу. Мы здесь читали, пока не заснем… в давние времена. И каждую ночь любили друг друга, ну, почти каждую. Может быть, и не каждую , но помогу - мы не считали. Знаете, некоторые ведь считают. Дважды в неделю. Раз в десять дней. Потом поднимают записи и сличают свои показатели со средними по стране. Я нахожу это таким… ну, то есть, если бы мы отдалялись друг от друга или… Конечно, временами мы слишком уставали или были не в настроении. Зато на следующую ночь… или через ночь… Впрочем, случались и перерывы подольше, когда мы оба, без всякой на то причины… я хочу сказать, - двадцать два года. Срок немалый. Я, пожалуй, прилягу, как-то мне… И вы тоже ложитесь. Я хочу, чтобы вы прилегли. Нет, пожалуйста: прилягте. Я же вижу, вы устали. Мы можем премило поболтать, как говорится, «под одеялом», наподобие школьниц. Конечно, я в школе никогда разговоров под одеялом не вела, но все-таки. Ой, да разве ты не обожаешь нового учителя математики, это же мечта. И Тодда Эндрюса. Такооой симпатичный. Подобным, знаете ли, манером и разговаривают школьницы. Во всяком случае, я так думаю. Я часто воображала эти мои разговоры с ними, правда, не о мальчиках, а… ну, о книгах и… о разном. Возьмите меня за руку. Ладно, тогда я вас возьму. Сестры! Нам пришлось пройти через многое, нам двоим. Послушайте. Вот тут я и лежала, когда мне позвонили насчет несчастья с Робертом. Все произошло в январе. Знаете, он был очень расстроен. Мы с ним поругались, за неделю до этого. О, здорово поругались. И знаете из-за чего? Из-за того как застлана постель. Не странно ли? Человек, который мне позвонил, все повторял что-то о корке льда. Слова казались мне непонятными, жуткими, как будто он о болезни какой-то твердил. Язва ледяной корки. Ледяная корка в вашей сонной артерии. Острые осколки льда проникли в левый желудочек. Роберт что? Погиб? Да он же был вне себя , господи-боже, разве можно погибнуть, если ты?.. Убит коркой льда. Покрывшей сердце его обледеневшей жены.