Ханиф Курейши - Будда из пригорода

Недавно меня ударил учитель за то, что я назвал его гомиком. Этот учитель всегда заставлял меня садиться к нему на колени, и, задав вопросик вроде «Назови квадратный корень из пяти тысяч шестисот семидесяти пяти», на который я не мог ответить, щекотал меня. Весьма способствует образованию. Еще меня достали ласковые прозвища типа Говноед и Морда-в-карри, и надоело приходить домой и отчищать с одежды слюну, сопли, мел и опилки. Мы в школе много работаем с деревом, и ребята просто обожают запирать меня и моих друзей в кладовке и заставлять петь: «Манчестер Юнайтед, Манчестер Юнайтед, я мальчик-коридорный», держа у горла стамеску или разрезая шнурки на ботинках. Мы в школе много работаем с деревом, потому что считается, что с книжками у нас получается хуже. Однажды у учителя труда случился сердечный приступ прямо на наших глазах, когда один парень положил член другого парня в тиски и начал крутить ручку. Да пошел ты, мистер Чарльз Диккенс, ничего не изменилось. Один пацан пытался прижечь мне руку куском раскаленного докрасна металла. Другой обоссал мне ботинки, а мой папочка думает только о том, чтобы я стал врачом. В каком он вообще измерении живет? Я считаю удачным каждый день, когда мне удается вернуться из школы без серьезных повреждений.

Так вот, в результате всего этого я почувствовал, что готов покинуть поле боя. Я не знал, чем, собственно, хочу заниматься. Да хоть бы и ничем. Можно просто плыть по течению и ждать, что будет дальше, что подойдет мне больше, чем карьера таможенника, профессионального футболиста или гитариста.

Так что мчался я на своем велике по Южному Лондону, несколько раз чудом выскочив из-под колес грузовика, склоняясь над закрученным вниз рулем, шныряя между машинами, иногда заезжая на тротуар, то с визгом жал на тормоза, то, возбужденный движением, крутил педали стоя, чтобы разогнаться.

Мысли путались у меня в голове. Я должен спасти Джамилу от человека, который любит Артура Конан Дойла. Она могла бы сбежать из дома, но куда ей податься? Большинство её школьных друзей живут с родителями, и почти все они из бедных семей; они не могут взять Джамилу к себе. К нам тоже нельзя: Анвар убьет папу. С кем бы посоветоваться? Из всех моих знакомых только Ева могла взглянуть на вещи объективно и чем-то помочь. Но я не должен хорошо к ней относиться, потому что её любовь к моему отцу разрушила всю нашу семью. И тем не менее она осталась моим единственным взрослым другом, с тех пор как я вычеркнул Анвара и Джиту из списка нормальных людей.

Очень странно, что дядя Анвар вдруг заделался мусульманином. Я всегда считал, что он вообще ни во что не верит, и был поражен, обнаружив, что он решил буквально отдать жизнь во имя освященных веками принципов. Джамила, пользуясь преданностью и терпимостью любящей матери и равнодушием отца, (прибавьте к этому пылкую разнузданность воображения), повидала в жизни такое, что её белым ровесникам даже не снилось. То обстоятельство, что рядом с её спальней находился пожарный выход, а родители, намаявшись за день, спали как убитые, оказалось весьма кстати: она преобрела богатый опыт по части курения, распивания алкогольных напитков, сексуальных отношений и танцев до упаду.

Быть может, было нечто общее в папином обращении к восточной философии и выходкой Анвара. Возможно, в этом нашло выражение их иммигрантское самоощущение. В течение многие лет они чувствовали себя счастливыми оттого, что жили как англичане. Анвар даже втайне от Джиты поедал пирожки со свининой. (Мой папа не притрагивался к свинине, хотя я считал, что это скорее условный рефлекс, а не религиозные убеждения, так же, как я, например, не стал бы есть конскую мошонку. Но однажды, в порядке эксперимента, я подсунул ему картофельные чипсы с беконом и, когда он жадно захрустел, сказал: «Не знал, что ты любишь копченый бекон», — так он ринулся в ванную и принялся яростно начищать зубы с мылом, вопя сквозь пену, что теперь неминуемо сгорит в аду).

Теперь, повзрослев и пустив здесь корни, Анвар и папа внутренне обратились к Индии, или, по крайней мере, стали противиться английскому влиянию. Любопытно, что ни тот, ни другой не выражал при этом стремления повидать свою родину.

— Индия — дрянное местечко, — ворчал Анвар. — Чего ради мне туда ехать? Грязь, жара, а делом там заниматься — только мозоль на заднице отрастишь. Уж если ехать, то в какую-нибудь Флориду, или в Лас-Вегас, поиграть.

А мой папочка был слишком поглощен закрутившим его водоворотом событий, чтобы думать о возвращении.