Ольга Батлер - Золотой желудь

«Как я ненавижу, когда палец химозы начинает медленно двигаться вниз по списку и приостанавливается в самом начале, где „В“ и „Г“. Я в этот момент впиваюсь ногтями в коленку и глаза закрываю. Сегодня она опять выкрикнула мою фамилию, и я потащилась к доске… Вова Ермаков подсказывал, и я кое-как отбарабанила. И зачем мне эта химия, если я собираюсь посвятить жизнь филологии?

После школы играли с Лидой на чердаке. Я показала ей (жирно зачеркнуто) . Она сразу устроила целый допрос: откуда взяла и есть ли в нем (зачеркнуто ). Я все рассказала и спросила, хочет ли она со мной дружить после этого. Она долго молчала, потом сказала, что папу ведь не забрали, значит он не враг народа. Я ее предупредила, что если (жирно зачеркнуто ) пропадет, то значит, это она проболталась о тайнике, и взяла с нее клятву, что она…»

Домну с семьей вскоре переселили, и вся трехкомнатная квартира перешла к Грошуниным. Лида все больше завидовала Асиной отдельной комнате и телефону. Она тоже хотела добиться успеха в жизни, поэтому оттачивала свою речь, чтобы не говорить, как ее полуграмотные родители. И она вступила в комсомол, несмотря на недовольство матери.

Ася в комсомол не вступала. Она изменилась — замкнулась, пересела на заднюю парту, скучала там в одиночестве с книгой на коленях. Говорила Лиде, что считает себя некрасивой, хотя на самом деле теперь для всех было очевидно — она превращается в красавицу.

Это — как в лифте вместе застрять. В другое время взглянули бы мельком, и всё, а тут, хочешь не хочешь, всматривайся, разбирай чужой судьбы узор, пока клаустрофобия тебя совсем не замучает. Нарочно, что ли, жизнь таких разных людей сталкивает? — Соседки по палате наблюдают за старухой и ее сиделкой.

Провинциалка уже четыре недели живет в кресле, которое медсестры разрешили перетащить сюда из холла. Она вяжет или для разнообразия сидит на кровати рядом с Лидией Николаевной, медленно расчесывая ее седые космочки. Бабуля немного не в себе, все время жужжит, а она ей негромко выговаривает.

Соседки по палате завидуют бабуле. И внук часто навещает ее. И красавица эта от нее почти не отходит. Девушка уходит лишь во время визитов бабулиной дочери — похоже, не разговаривают они между собой. Но дочь эта и с матерью не в ладах — всего то два раза была, посидела, помолчала и ушла.

Зато красавица развлекает больную, как умеет. Хотя развлечений в больнице немного: можно кормить голубей, кидая крошки на подоконник, или ездить в кресле-каталке по коридору. Наверное, внук заплатил этой девахе хорошо, шепчутся соседки, и заодно влюбился в нее по уши.

— Лидия Николаевна! Ну какая же вы отвратительная?

— Нет, нет. Это уж-жасно. И как я дожила до того, что стала от-вра-ти-тель-ной старухой? Ужасная. Ужасная. Баба Яга.

Неправда. Она до сих пор по-своему прелестна, насколько это возможно в восемьдесят пять лет: с аккуратной фигуркой и тонкостью черт. Даже сейчас ей в минуты просветления удается по-женски кокетничать с дородным врачом-физкультурником, который каждое утро заходит в палату. Другие, более молодые, инфарктницы безучастно следят за его нехитрыми экзерсисами, лишь она проявляет интерес. Но беда в том, что старуха плохо ест.

— Лидия Николаевна, одну ложку только!

— Не буду я.

В этот самый момент ложка с супом ловко опрокидывается в ее приоткрытый рот. Выждав секунду, Лидия Николаевна томно объявляет:

— Сейчас меня будет рвать.

Она говорит это после каждой порции, и в конце концов обычно сдержанная провинциалка теряет терпение:

— Пожалуйста, — она сует старухе пустую миску. — Рвите.

— Милая девочка, мне надо вам сказать, — слегка оттолкнув миску, Лидия Николаевна заговорщицки подзывает свою сиделку поближе и шепчет, чтобы никто не услышал. — Только не спорьте и не перебивайте… Вы ведь все знаете и понимаете, так что не притворяйтесь чужой. Моя квартира тридцать миллионов рублей стоит, мне дочка говорила. Так вот, значит… — выдержав торжественную паузу, объявляет старуха, — я отдаю ее вам… И не спорьте! Обязательно надо, — она кладет скрюченную руку на колено девушке, когда та делает протестующее движение. — Ты, Ася, позови нотариуса, а я распишусь. Я, Ермакова Лидия Николаевна, находясь в полном уме, ну и так далее… В общем, если что не так, ты меня направишь…

— Лидия Николаевна, я Маша, а не Ася.

— Да-да, Маша, — послушно извиняется старуха, но после недолгого размышления хитро улыбается. — А может, и не Маша… Уж мне ли не знать, кто ты?