Эльфрида Елинек - Алчность

Раз в месяц он идёт в парикмахерскую, жандарм, стричься, но сегодня не такой день. Убеждение подталкивает его внезапно, и тогда он обходит стороной области ничегонеделания, ничего, зато он обходит служебные области, а там ему всегда перепадает. Женщины нарушают по неосторожности, по рассеянности или по неспособности к вождению, и вот жандарм берёт их в оборот и больше не упускает, если они ему подходят, и получает их адрес. Как быстро они идут на всё и на большее — он не успевает их распаковывать. Это была практичная упаковка, только дёрни за верёвочку, всё и откроется. Он разжигает в них огонь. Тела можно выбросить, а головы надо крепко держать, чтобы они не говорили беспрерывно, женщины. Они неистощимые золотоносные жилы. Они ему тут же предлагают деньги на поездки, подарки, потом самих себя, а потом и всё остальное. За это они хотят всё на нём строить. Он замышляет с ними то же самое. Только он хочет прибрать к рукам и то, что они уже построили. То, что нам представляется трудным, — укокошить кого-нибудь и изготовить воротник из цемента, чтобы надёжно утопить добычу, — для мужчины это естественно. Пожалуйста. Для того он и здесь, и он хочет поставить себя на место любого другого, которое, к сожалению, пока ещё занято другим телом: в одну или несколько комнат, в одном или нескольких домах. Проникнуть в другое тело тоже неплохо, тогда тебе больше достанется, ворон, который, хрипло крича, скачет по падали, выискивая глаза, чтобы начать с них, чтобы даже дохлятина не засекла его какими-нибудь чувствами. Хочет остаться незамеченным, мужчина. С мёртвой матерью не удалось, но ему это ещё удастся. Ему хочется проникнуть внутрь всюду, внедриться и уже не упускать, быть и оставаться самим собой, нанося раны, от которых другие, с маленькими, дрожащими частями тела, всегда умирают, после того как они месяцами, годами с тревогой смотрели, что же получится из этого ребёнка. Когда на жандарма так смотрят, ему хочется самому себя сожрать, чтобы не на что было так смотреть, чтоб после него остался только дом, ещё один дом и ещё один дом. Он бы тогда всё равно ушёл. И что он за человек? Он как ангел, с внутренним взором, — нет, не ангел, который озирается, не стоит ли кто у него за спиной с камнем. Его мускулы и жилы тоже не понимают, что они натянуты под его тонкой, но прочной нейлоновой кожей, способной обуздать любую форму тела, куда бы она ни рвалась. Но не надолго. Сейчас он снова вцепится в клок волос и рванёт вниз всё, что к ним прикреплено. Точно так он поступит и с этим костюмом, один очень похожий был в рекламе отпуска в Австрии, разумеется скрытой рекламе, иначе бы он никому не понравился, костюм, — нам тут покажут население в одежде страны и всё, чем они занимаются: спортом, давайте и вы тоже! Но всё население заперли в их одежду, чтобы они из неё не вырвались и не натворили безобразия, как это часто бывает с нашим населением, — ах, опоздали, оно уже оторвалось, теперь оторвётся и бесконечная горная панорама на заднем плане, которая должна изображать безграничность этой на самом деле очень ограниченной, жирной страны. От этой цели мы тем временем снова отказались. Люди больше не хотят к нам ехать. Вчера они нам по телевизору показали новые костюмы для международных лыжных гонок, и всех нас раздражал их вид; я видела только вспышки и блеск. Меня ослепило. В истории: сплошное преступление. В современности: сплошное удовольствие на высокой горе, куда ведут дорожки, чтобы мы могли посмотреть на других сверху вниз, дорожки, на которых мы, спортсмены и спортсменки, могли бы кататься и бегать. Мы — партия, которая принимает в свои ряды только нас. Мы — партия, в которой мы уже состоим, потому что: она и есть мы. Близнецы-братья.

Тем временем надвигается, злобствуя, непогода. Нам всем угрожает гроза, зато наша совесть наконец успокоилась, да и что бы она могла против этой угрозы, которую мы не заказывали, нам её навязали, и это нам только навредит в глазах посторонних, потому что уже третий день непогода, град, камнепад и оползни. Кто развлекает детей в пансионате «Альпийская роза», пока не распогодилось? Как чудесно, прямо настроение поднимается, когда, после того как горы поднялись против нас, снова переступишь порог хижины, где хозяйка даст чаю, похлёбки из хвоста и хлеба с салом, тогда как снаружи всё мировое общественное мнение бежит мимо и даже не завернёт к нам. Он бежит, задрав штаны, мир, с его органами печати, без свитера и даже без кроссовок, которые мы-то все себе купили, мы их выбрали по каталогу. Так нам больше нравится смотреть на мир — голый, босый и тупой, чтобы нам сподручнее было обвести его вокруг пальца. И мы снова что-то собой представляем, но что? Мы европейцы, свалившиеся прямо с неба, как первые лучи солнца, которое наконец-то проглянуло, — для этого мы сделали много и больше, чтобы порадовать других и сделать их друзьями! Но это нам пошло на пользу. Цивилизованные нас снова приняли! Вот спасибо-то!