Мария Метлицкая - Беспокойная жизнь одинокой женщины (сборник)

Впереди была поездка на поезде длиною в сутки, которую они воспринимали, конечно же, как путешествие. Сложилось удачно и с попутчиками – молодая пара, ровесники, тоже молодожены. Ужинали уже вместе, накрыв один общий стол, где оказались две одинаковые курицы и мамины пирожки с капустой. У новых знакомых была припасена бутылка белого сухого вина. Было шумно, весело и сладко от предвкушения грядущего. По приезде решили вместе снимать жилье – так веселее. К ночи почувствовали себя старыми знакомыми – Олюня, Лерочка, Игорек, Вадюша. Полночи бегали курить в тамбур, заснули под утро, а разбудил восхитительный запах свежего кофе. Кофе заварила новая знакомая – Лера, засыпав в узкий металлический термос мелко намолотую дома арабику. Два раза пили кофе с пирожками, глазели в окно, выходили на полустанках покупать уже южные дары природы – вишню, абрикосы, горячую картошку, пересыпанную укропом, малосольные огурцы и теплое светлое пиво в бутылках. В купе было невыносимо душно – окно, конечно же, не открывалось, и они занавесили мутное раскаленное стекло мокрой простыней. Знали друг о друге уже практически все – молодые женщины непрерывно болтали, а их более сдержанные мужья занялись своими делами. Лерочкин Игорь уснул, а Вадим читал толстенный старый и любимый английский детектив. К вечеру прибыли на место. На перроне на них накинулась стая бойких теток, наперебой расхваливающих свое жилье, и они, немного растерявшись, отправились за одной из них, клятвенно уверявшей, что садик у нее зеленый и тенистый, улица тихая, до моря рукой подать, да и от вокзала всего ерунда – какие-то пятнадцать минут. Шли с остановками около часа – какие уж там пятнадцать минут. Мужчины тащили тяжелые чемоданы и чертыхались, а их молодые жены укоряли хитрую бабульку. Но дом, увитый плющом и виноградом, и вправду оказался хорош – на тихой мощеной улочке в пирамидальных тополях по обе стороны, с сильно разросшимся буйным южным садом с абрикосовыми деревьями, где стояли крепкий, потемневший от времени деревянный стол и врытые в землю скамейки с высокими спинками. Сняли две комнаты и одну общую кухню.

Бросив вещи и наспех переодевшись в купальники и плавки, поспешили на море. Раннее южное апельсиновое солнце уже почти истаяло на горизонте, но море было еще совсем теплым. По уже остывающему песку все бросились в воду. Ольга замерла, застыла, ощутив какую-то непонятную и тревожную грусть. Она села на сыроватый песок и пропустила чуть влажную пригоршню через пальцы. Море было прекрасно – ровное, гладкое, уверенное, бархатно-синее, – оно успокаивало и будоражило одновременно. Ольга сбросила с себя это странное наваждение и побежала к воде. Окунуться, скорее, скорее, какое блаженство, вот он, рай на земле. Как упоительна жизнь! Она закрыла глаза и медленно поплыла вперед. Вечером нажарили картошки, порезали в глубокую миску розовые неровные помидоры и красный сладкий лук – принесла хозяйка. Выпили вина, и потянулся долгий разговор с редкими всплесками смеха. Почему-то она долго не могла уснуть, а муж спал рядом крепко, посапывая и покрякивая, ей стало смешно, и она с трудом перевернула его на бок. Он не проснулся. Рано утром разбудила Лера, тоненько пропев под их дверью: «Вставай, страна огромная!» Ольга нехотя поднялась. Умывалась во дворе у рукомойника. Дисциплинированная Лера уже заварила чай. Хозяйка баба Вера принесла десяток свежих, еще теплых, из-под курицы, яиц и опять свои гигантские помидоры – каждый с голову младенца. Игорь сказал, что эти помидоры резать нельзя, а нужно крупно ломать, и, действительно, на изломе они засеребрились крупитчатой, сочной, почти мясной мякотью.

На пляже оказалось народу тьма, не протолкнешься. С трудом нашли место, чтобы расстелить четыре полотенца. Море уже не было таким спокойным – на берег накатывали мутноватые, с грязно-белыми гребешками волны. У берега в воде копошились мамаши с детьми.

– Поплыли? – предложила Ольга.

Лера кувыркалась у берега – плавала она плохо. Игорь с Вадимом бросились брассом – наперегонки. Ольга отстала от них и плыла медленно и спокойно, переворачиваясь на спину и подставляя бледное лицо солнцу.

– Сгоришь! – крикнул ей муж.

Она махнула рукой. К полудню Лера разволновалась и уговаривала всех уйти с пляжа. Солнце стало и вправду беспощадным. К часу, совсем разморенные, все нехотя поднялись. Отправились на базар, купили мелкую розовую картошку, вяленую рыбу и маленькие круглые ароматные тугие дыни. Высохший до черноты от солнца и старости дедок продал им трехлитровую банку молодого рубинового домашнего вина. Обедали в саду, восторженно нахваливая все-все, ибо это все казалось им совершенно чудесным и необыкновенным. Молодое вино ударило в голову, почти обезножило их, и они еле добрели до кроватей и упали в глубокий, безмятежный молодой сон. Вечером, отоспавшись, опять пошли к морю. Солнце зашло, и в воде было довольно прохладно, а выходить и вовсе зябко. Они растерлись полотенцами, переоделись и пошли в город. В летнем кинотеатрике – маленький экран, шаткие скамейки – обнаружился любимый всеми фильм, старая добрая французская комедия с Луи де Фюнесом. Вечером долго пили чай с хозяйкиным вишневым вареньем и опять бесконечно трепались. В общем, жизнь прекрасна! И потекли размеренные, похожие друг на друга, как близнецы, дни. Пляжная жизнь по утрам, киношка или незамысловатая карточная игра по вечерам, холодное вино, крепкий сон в душной комнате и, конечно, любовь двух молодых и крепких тел. Дружно хихикали под простыней, слушая понятные шумы и шорохи у соседей. К концу второй недели Ольга начала раздражаться на аккуратистку Леру, называя ее пионервожатой. Сама бы она с удовольствием не мыла посуду сразу после обеда, а отложила это занятие до прохладного вечера, ни за что бы не пошла в краеведческий музей, навязанный неутомимой Лерой, да и утром спала бы подольше, если бы не побудка. В общем, Ольга начала капризничать. Вадим шепотом уговаривал ее не создавать конфликта, не ломать так чудесно сложившуюся компанию, идти на небольшие компромиссы, чтобы не рушить их покой и избегать неловких ситуаций. Она понимала, конечно, что он прав, но вредная женская сущность брала верх. А потом случилась и вовсе странная история, поступок, который она не могла объяснить даже себе всю дальнейшую жизнь, как ни пыталась, ни мучилась, загоняя себя в угол и виной, и раскаянием. Пока однажды, спустя довольно много лет, просто не приказала себе крепко-накрепко и навсегда об этом забыть, категорически забыть, не вспоминать и не думать. В общем, что было, то было, как говорится, закат заалел. У кого же в жизни не было пусть не позора, а хотя бы стыда за содеянное?