Томас Бруссиг - Солнечная аллея

Самое поразительное в стене было, что те, кто подле нее жил, не видели в ней ничего странного. Стена давно стала повседневностью, которую почти не замечаешь, так что если бы по какому-то сверхсекретному распоряжению ее в один прекрасный день вдруг открыли, те, кто жил под стеной, заметили бы это последними.

Однако потом все же случилось такое, что все, кто жил на нашем кончике Солнечной аллеи, поневоле вспомнили, где живут, причем случилось таким образом, какого никто из нас никому никогда не желал. Потом, задним числом, все, конечно, пытались выяснить, что в тот вечер произошло и как могло такое случиться.

Михе слишком часто приходилось наблюдать, как Мирьям обжимается с западноберлинским шейхом. Не зная, куда себя девать от бессильной ярости, он снова ухватился за свой давний идиотский план достать любовное письмо, которое все еще валялось в кустах на нейтральной полосе смерти. Все его мысли только вокруг письма и крутились, это уже всерьез на безумие смахивало. У Михи, кроме шуток, даже возникла идея добровольно пойти в армию и записаться в погранвойска, чтобы с ближайшей караульной вышки при помощи самодельного оптического устройства, довольно сложной комбинации полевого бинокля и оптического прицела, прочесть наконец злосчастное письмо. Миха настолько основательно углубился в изучение оптики, настолько уже был на «ты» со всякими мудреными оптическими терминами вроде «фокусного расстояния», «преломления» и «коэффициента смещения оптических осей», что сам, без посторонней помощи, делал все чертежи и технические расчеты.

Но иногда он просто вставал возле стены в том примерно месте, где по другую ее сторону лежало письмо. Ну прямо как пес на могиле хозяина, только что на луну не воет. И как-то во вторник вечером, когда и вправду было полнолуние, его там повстречал Волосатик.

— Привет, Миха, — воскликнул Волосатик, у которого было прекрасное настроение. — Чего ты тут делаешь?

Миха вообще не понимал, с какой такой радости Волосатик такой веселый. Как можно веселиться в мире, где письмо, любовное письмо, от самой прекрасной девчонки на свете пропадает. Нечитанное! И Миха давай изливать Волосатику свою тоску-печаль.

— Понимаешь, там, вот прямо тут, ее письмо лежит, а мне до него не добраться!

— А почему, собственно? — удивленно прервал его Волосатик.

— Нуакак? — воскликнул Миха в отчаянии. — Там же полоса смерти, только ступи, тебя вмиг расстреляют.

Волосатик поглядел на Миху так, словно вообще не понимает, в чем проблема, и сказал:

— Я тебе завтра расскажу.

Он явно торопился, но Миха его удержал. Кажется, Волосатик знает ответ на вопрос, который для Михи важнее всего на свете.

— Погоди, как это можно сделать? — стал допытываться он.

— Ей-богу, мне бы твои заботы! — Волосатик только головой помотал. Потом кивнул в сторону Михиного дома. — Ведь там, кажется, твоя квартира или чья?

— Без тебя знаю, что моя! — огрызнулся Миха, напрочь не понимая, куда клонит Волосатик.

— Кинешь из квартиры сюда удлинитель и врубишь пылесос.

— Ну и что? На кой ляд мне здесь пылесос?

Волосатик молча показал на кучу строительного мусора, которая с незапамятных времен возвышалась возле Михиного дома. Из самой ее середины выползал длинный кусок резинового шланга.

— Чудак человек, суешь сопло пылесоса в этот шланг, а другой конец перебрасываешь через стену.

Миха остолбенел — настолько потрясла его своей простотой гениальная идея Волосатика. Достаточно будет просто как следует потыкать шлангом примерно в то место, где лежит письмо. И оно, рано или поздно, обязательно к хоботу шланга присосется. Не долго думая, Миха тотчас притащил из дома пылесос и катушку удлинителя. Волосатику, никуда не денешься, пришлось ему помогать.

В ту ночь все были взбудоражены чуть больше обычного, как знать, может, это полнолуние на людей так действует. Во всяком случае, экзистенциалистка, гуляя с Марио по городу, разражалась монологами, каких он давно от нее не слыхивал.

— Пойми, Марио, меня это просто достало до потери пульса. Говорю тебе, я художница, а что прикажешь мне тут рисовать? Когда нужна вообще только одна краска, серая, и все вокруг на один фейс, который ты уже видеть не можешь. Знаешь, мне однажды подружка-закадыка, оттуда, ну, из-за бугра, краски ихние прислала, за которыми у нас тут все гоняются, потому что они такие яркие и всякое такое. Так веришь ли, я не знала, что с ними делать. Яркими-то красками что мне тут писать? Вот помяни мое слово, у них ума хватит: они еще отменят краски. Если даже красные знамена у них блекнут, значит, они взялись за дело всерьез. Что же удивляться, что все отсюда сваливают? А кто не свалил, мечтает свалить. И даже совсем тупые, которые пока не мечтают, и те рано или поздно балдой своей доедут. И кто последним будет сваливать, потушит свет.