Маша Трауб - Я никому ничего не должна

– И это меня тоже не удивляет.

– Да ну вас. Не буду вам ничего рассказывать, – обиделась Лена, которая ожидала, что преподнесет сенсацию.

– Не рассказывай. – Я знала, что она все равно расскажет.

Еще один мальчик, которого Андрей любил, – тихий, с девичьими чертами лица, нежный и тонкий Пашенька Лосев повесился. Из-за несчастной любви.

А мои ученики… Стали уверенными крепкими середнячками. Достойными членами общества. Много известных, в телевизоре выступают. Говорят ерунду, чушь, очевидную глупость, но уверенно и весомо. Вот и поди знай, как лучше учить. Я всегда была обычным учителем, каких много, а Андрей – «особенным».

До сих пор вспоминаю «знакомство с родителями» – Андрей был против, но я настояла. Ради мамы. Чтобы соблюсти хоть какие-то приличия.

Мама тогда попросила нас с Андреем уйти на кухню разрезать торт и осталась один на один с его мамой – Надеждой Михайловной.

Та выскочила из гостиной как ошпаренная, в слезах. Андрей кинулся за ней.

– Мам, что случилось? – спросила я.

Мама сидела за накрытым столом и рисовала пальцем на бумажной салфетке круги и квадраты.

– Мне нужно подумать, – сказала она, из чего я заключила, что она сейчас поставит Андрею диагноз и пропишет лечение.

Так и было.

– Вам нельзя будет иметь детей, – сказала мне мама. – Ты должна это знать сейчас. Очень большой риск патологий.

– С чего ты взяла? У него уже есть ребенок, и с ним все в порядке.

Мама посмотрела сквозь меня и вздохнула совсем тяжело.

– Знаешь, столько лет работаю и никак не могу понять – почему я, как следователь, должна клещами вытаскивать правду…

Мама задумалась. Я больше ни о чем ее не спрашивала, хотя была уверена – от Надежды Михайловны она узнала то, что ей требовалось.

Нет, надо все-таки сначала рассказывать. Опять я сбиваюсь, мысль уходит. Вечером думаю: вот этот момент в моей жизни был важным, надо утром рассказать, записать, а утром не могу вспомнить, о чем думала.

Вчера Лена приходила. Спрашивала, как продвигаются мои «воспоминания» – она так называет эти диктофонные записи. Ей интересно, как кошке.

– Давайте я послушаю, может, начну расшифровывать, – настаивала она.

– Мало еще. Никак не могу сосредоточиться, – врала я. Или не врала. Правда, не могу сосредоточиться.

Лена хочет про себя услышать. Или про меня. Не знаю. Вообще не понимаю, чего вдруг она так суетится с этими записями. Может, делать нечего? От скуки? Мне ведь тоже делать нечего. Вот и надиктовываю. На самом деле разговариваю сама с собой. Тут поймала себя на мысли, что с собой я стала разговаривать чаще, чем с людьми. И мне с собой интереснее, чем с другими. Это ведь ненормально. Хотя кто знает, что нормально, а что нет? Ходить под себя тоже ненормально, но старикам и детям прощается.

– Лен, про тебя я ничего не рассказываю, – сказала я ей напрямую.

Она поджала губы – обиделась, но виду не подала. Начала заклеивать мне окна на зиму – поддувало уже сильно.

– Давайте вам окна новые наконец поставим, сейчас за один день все делают, стеклопакеты нормальные. Ни шума, ни сквозняков, – опять завела старую песню Лена, запихивая поролон в щели.

Я ее не слушала. Смотрела и думала, что люди не меняются. Точно так же, только много лет назад, Лена заклеивала окна в классе. Так же криво приклеивала полоски. Ее окно всегда первым отваливалось. Мои окна, которые она заклеивает, тоже до весны не дотянут, а Лена будет стоять и причитать, что клей плохой, поролон старый, бумага тонкая.

Большая маленькая девочка.

– Александра Ивановна! – окликнула она меня.

– Что?

– Я про стеклопакеты спросила.

– Нет, это дорого.

– У вас же есть деньги! – возмутилась Лена.

– А ты откуда знаешь, что у меня есть, а чего нет?

– Опять вы начинаете… Я же от всей души предлагаю. Хочу как лучше. А вы опять…

– Прости. Не обижайся. Зачем мне окна, сама подумай? Два понедельника осталось.

– Не говорите так! И кстати, вы про ваши два понедельника говорите последние лет десять.

– А ты дождаться не можешь?

Лена тяжело сползла с подоконника и пошла громыхать посудой на кухню.

– Если бы я вас так давно не знала, то уже не выдержала бы, – огрызнулась она.

– Да, я знаю. У меня тяжелый характер. Невыносимый. А ты – ангел. Мой ангел-хранитель.

Чего я вдруг ей это сказала? Аж противно стало. Не ожидала, что опущусь до таких эпитетов. А Лена улыбнулась и хлюпнула носом – слезы подступили. Опять «ваши сантименты», как говорила мама. Не терплю.